История одного преступления

Итак, 1 сентября в пять часов утра над миром взошло солнце, а над французской армией разразилась гроза.

V

Базейль — в огне, Живонна — в огне, Флуэн — в огне; вначале — исполинский костер. Горизонт — сплошное зарево. В этом кратере лагерь французов — ошеломленный, растерянный, застигнутый врасплох, кишащий обреченными людьми. Громы гремят вокруг армии. Гибель кольцом охватила ее. Ужасающая бойня происходит одновременно повсюду; французы сопротивляются, и они страшны, ибо за них — отчаяние. Наши пушки, почти все старого образца и недальнобойные, сразу умолкают под точным, убийственным огнем пруссаков. Гранаты сыплются градом, так что, по словам очевидца, «земля изборождена, словно граблями». Сколько у немцев пушек? По меньшей мере тысяча сто. Двенадцать немецких батарей на одном только холме Монсель; 3-й и 4-й дивизионы, артиллерия ужасающей силы, стоят на Живоннских высотах, в резерве у них — 2-я конная батарея; напротив Дуаньи — десять саксонских батарей и две вюртембергские; лес, тянущийся к северу от Вилле-Серне, прикрывает дивизион полевой артиллерии, имеющий в резерве еще одну батарею тяжелой артиллерии; из этих темных зарослей несется яростный огонь; двадцать четыре орудия 1-го дивизиона тяжелой артиллерии установлены на прогалине, у дороги из Монселя в Лашапель; батарея королевской гвардии подожгла Гаренский лес. Бомбы и ядра градом сыплются на Сюши, Франшеваль, Фурю-Сен-Реми и на долину между высотами Эйб и рекой Живонной. Непрерывной цепью в три-четыре ряда тянутся пушки до крестового холма Илли — крайней точки, видной на горизонте. Сидя или лежа перед батареями, немецкие солдаты наблюдают работу артиллерии. Французские солдаты падают и умирают. Среди трупов, которыми усеяна ложбина Живонны, — труп офицера; после битвы при мертвеце найдут запечатанный конверт с приказом за подписью Наполеона, гласящим: «Сегодня, 1 сентября, отдых для всей армии». Доблестный 35-й линейный полк почти весь полег под снарядами; храбрая морская пехота сначала сдерживает натиск саксонских и баварских полков, но, теснимая со всех сторон, отступает. Великолепная кавалерия дивизии Маргерита, брошенная против немецкой пехоты, на полпути была остановлена, рассеяна и уничтожена «размеренными и меткими залпами», как сказано в прусском донесении.[49]

У этого поля бойни — три выхода, и все они отрезаны: дорога на Бульон — прусской гвардией, дорога на Кариньян — баварцами, дорога на Мезьер — вюртембержцами. Французы не догадались забаррикадировать железнодорожный виадук, и ночью его заняли три немецких батальона; два уединенных дома по дороге в Балан могли стать опорным пунктом продолжительного сопротивления — немцы уже там; заняв обширный, густой, как лес, парк Монвилле под Базейлем, французы могли помешать соединению саксонцев, овладевших селеньем Ламонсель, с баварцами, захватившими Базейль, но было поздно: баварцы своими тесаками уже рубили там живые изгороди. Немецкая армия движется согласованно, как единое целое. С холма Мери кронпринц саксонский руководит всеми операциями. Во французской армии командование переходит из рук в руки. В самом начале битвы, в пять часов сорок пять минут утра, Мак-Магон был ранен осколком гранаты; в семь часов его заменил Дюкро; в десять командование перешло к Вимпфену. С каждой минутой огненная стена придвигается все ближе, раскаты грома не стихают; чудовищное истребление девяноста тысяч человек! Никогда еще мир не видел ничего подобного, никогда еще ни на какую армию не обрушивалась такая лавина картечи. К часу дня все было потеряно. Полки беспорядочной толпой бегут в Седан. Но Седан уже горит. Дижонваль горит, лазареты горят. Остается одно — прорыв. Храбрый, стойкий Вимпфен предлагает императору пойти на это. Третий полк зуавов, движимый отчаянием, подал пример: отрезанный от всех остальных частей, он сквозь неприятельские войска прорвался в Бельгию. Бегство львов.

Внезапно над разгромом, над исполинской грудой мертвых и умирающих, над всем этим обреченным героизмом появляется позор. Поднят белый флаг.

Тюренн и Вобан оба присутствовали при этом — один в образе своей статуи, другой в образе своей крепости.

Статуя и крепость видели ужасную капитуляцию; эти девственницы, бронзовая и гранитная, познали бесчестье. О священный лик родины! О несмываемый стыд!

VI

Разгрома под Седаном легко мог избежать кто угодно, только не Луи Бонапарт. Он и не избегал его, он сам устремился ему навстречу. Lex fati. [50]