История одного путешествия

- Да, может быть. Но и Александр и вы - я никогда не видела таких людей. Я выросла в совсем иной среде. - И она рассказывала Володе о своем детстве в Авиньоне, - строгий дом, мать, братья - это нельзя, это недопустимо, это неприлично, платья должны быть такой длины, - как если бы самые длинные платья могли превратить то, что находится под ними, в нечто другое, совсем приличное, совсем comme il faut - а вместе с тем, под самым длинным платьем все то же, что под самым коротким.

- Андрэ!

- Да, мой дорогой.

- Я знаю, Андрэ, я читал о вашем детстве. Я мог бы написать книгу о вашем детстве. Именно так, именно Авиньон, и строгость, и провинциальная французская тоска, и непреодолимое желание сделать что-то абсолютно абсурдное и не comme il faut; и эти холодные комнаты с высокими синими окнами и узкой и твердой кроватью. Да, Андрэ?

Они сидели после кинематографа в угловом кафе; у себя наверху Александр Александрович работал над срочным чертежом. В кафе было почти пусто, они заняли столик в самом далеком углу; и, смешиваясь с трамвайным звоном, до них доходила музыка - скрипка и рояль. Андрэ была очень чувствительна к музыке, она иногда почти заболевала от назойливого мотива, и Александр Александрович говорил, что вся ее жизнь тогда подчинялась этому произвольному ритму, и музыка шла и развивалась, как необычайно удивительное в своей рассказывательной, скользящей рапсодии, объяснение всего - сомнений, остановок, высокого синего неба - летом с Александром Александровичем на Ривьере - над морем, в прозрачном солнечном блеске.

- Вас любили женщины, Володя?

Володя вздрогнул от неожиданности. Обрывок мелодии пролетел и скрылся, оставив за собой звуковую, смутную тень воспоминания.

- Нет, Андрэ: ни одна женщина никогда не любила меня. Да, конечно, сказал он, встретив ее вопросительный взгляд. - Но не любя, Андрэ, а так, по-иному.

- И вы не знаете?..

- Кажется, нет, Андрэ.

Она молчала некоторое время; за нее печально говорила музыка - она лилась, как последний, стихающий дождь, она уходила как река и не оставляла никакой надежды.

- Я тоже долго не знала этого, - сказала наконец Андрэ. - Ничего, что я говорю вам такие вещи?

- Нет, Андрэ, это музыка говорит.

- Да, может быть. Но я это узнала. Так свежо, глубоко и прекрасно, как самый лучший сон. Я не умею рассказать. Володя, вы бы это сделали лучше меня.

- Я этого не знал, Андрэ.

Она пожала ему руку - с сочувствием; они вышли из кафе, звуковой туман стелился за ними, смешиваясь с серым воздухом влажной ночи. На четвертом этаже ярко светилось окно: на секунду к нему приблизился высокий силуэт Александра Александровича и исчез.

- Спокойной ночи, Володя.

Он постоял некоторое время, глубоко задумавшись. Горели фонари, шел дождь, не переставая. Ему стало холодно и сразу захотелось спать - он остановил такси и, дремля по дороге, доехал до дому.

----

В один из вечеров февраля Володя получил письмо из Берлина от Аглаи Николаевны.

"Милый друг, я надеюсь, что вы не сохраните обо мне слишком дурного воспоминания. Я пишу - воспоминания, - потому что, если нам еще суждено встретиться с вами, то не так, как раньше, как в эти вечера, когда вы приходили ко мне, приносили белые розы - и у меня никогда не хватало жестокости вам сознаться, что это единственные цветы, которых я не люблю, и потом сидели до поздней ночи. Я должна была бы рассказать вам все раньше, но я уверена, что так лучше. По крайней мере, то время, которое вы пробыли со мной, не было отравлено никакими сомнениями и даже - может быть - было, как вы говорите, "извнутри освещено" какой-то, скажем, очень милой надеждой".

Володя прочел эти строки, и им сразу овладело давно знакомое двойное чувство: первое, это холодок внутри и сознание смертельной, непоправимой потери, - второе - точно кто-то, насмешливо сочувствующий ему, ей и себе, говорил: это следовало предвидеть: судьба всех иллюзий всегда одинакова. Он прочел дальше: Аглая Николаевна объясняла, что в одном письме она не может изложить всю свою биографию и что, впрочем, не видит в этом надобности; что, во всяком случае, ее жизнь связана с другим человеком, что Володя должен это понять, не сердиться, "n'avoir pas de rancune" {"не таить зла" (фр.).} и что она, со своей стороны, желает ему счастья и успехов.