История одного путешествия

Сидя в автомобиле, Володя слушал, как Аглая Николаевна рассказывала о Берлине, и молчал. Слова, названия мест имели для него иное значение, нежели то, которое придавалось им обычно. Берлин, это значило: ее нет. Париж, это значило: я ее увижу. Рельсы, поезд, вокзал: я жду. Charlottenburg: она проходит по этим улицам Gare du Nord" {Северный вокзал (фр.).} только она.

- Вы сказали?

- Нет, это непохоже на скуку. Это иначе.

- И "замечательней"? - Несомненно.

Автомобиль проезжал возле Оперы.

- Я вспоминала вас неоднократно.

- Аглая Николаевна!

- Мне не хватало вас, я к вам привыкла.

- Как к шкафу или креслу?

- Иначе.

- "Замечательнее"?

- Несомненно.

Опять молчание и легкий шум автомобиля.

- Итак?

- Я оказываюсь в несвойственной мне роли, - изобразительницы аллегорий.

- Аллегория - представление обо мне?

- Да. Представьте себе зеркало. Смотришь долго-долго - только блеск и стекло: а потом видишь далекие картины и даже как будто бы слышишь музыку.

- Я понимаю: невнятные картины, невнятную музыку.

- Да. И потом вдруг, медленно, из самого далекого зеркального угла фигура.

- Джентльмена в черном костюме?

- Почти.

Стыл чай в маленьких чашках, звонили часы, медленно двигался вечер. Мы точно едем, Аглая Николаевна, - сказал Володя, едва слыша свой собственный голос, - не правда ли? Как в море, очень далеко. Вам не кажется?

- Да; в тропическую ночь, Володя, вы понимаете? - И Володя впервые услышал особенный, горячий голос Аглаи Николаевны - раньше он был неизменно прохладен, чуть-чуть далек и насмешлив.

- Так душно и хорошо и теплые, соленые волны. Вы понимаете, Володя?

Володя молчал и только смотрел в побледневшее лицо с необычайным усиленным вниманием.

То, что случилось потом, было непохоже, как казалось Володе, на все, что он знал до этого: душно и нежно близкое тело, мягкие руки с острыми холодноватыми ногтями, запах волос, несколько детски-беззащитных движений и опять доверчивые, устремленные к нему руки. И голос Аглаи Николаевны, вдруг ставший точно частью ее тела.

- Я никогда этого не знал, - думал Володя. - Никогда, наверное, этого вообще нет. Но мыслей почти не было, они терялись, кровь текла с почти слышным, как ему казалось, шумом.

Он пошел пешком домой, холодным январским утром, не застегнув пальто. В кабинете Николая был свет. Володя привычным движением поднял руку к глазам, чтобы посмотреть, который час; но часов не было, он забыл их у Аглаи Николаевны, - наверное, на этом маленьком столике, РЯДОМ с узким и длинным бокалом, в котором стояли его вчерашние - самые лучшие - цветы. Дверь из кабинета открылась, и в осветившемся четырехугольнике показалась широкая фигура Николая.

- Доброе утро, Володя, - сказал Николай густым шепотом, - где это ты засиделся?

- Я гулял.

- Врешь как собака, знаем мы эти гулянья.

- Коля, ты никогда этого не поймешь, - твердо сказал Володя.

- Да, да, знаю, ты все облака видишь или волны, а облаков никаких нет. Иди спать.

- Не хочется. А ты почему не спишь, и который час вообще?

- Вообще пять часов утра, а я не сплю по серьезному делу: мне надо составлять годовой отчет. Я вчера вечером напился вдребезги, - сказал Николай, - мы с Вирджинией вдвоем выпили бутылку шампанского.

- По какому случаю?

- Годовщина рождения дочери; выпили и ослабели, faiblesse humaine {человек слаб (фр.).}, понимаешь?

- Понимаю: faiblesse humaine.

- Вирджинию я, просто смешно сказать, отнес на руках и уложил спать какой срам, Володя, а? - вот я ее целую неделю дразнить буду.

- А тебя кто отнес?

- Сам, - сказал Николай, - и спал не раздеваясь. И можешь себе представить, приснилось мне какое-то чудовище, и вдруг я вижу, что голова у него - это лицо моего тестя, отца Вирджинии. Тогда я проснулся и вот с двух часов ночи сижу и пишу, как Боборыкин. Ну, хорошо, иди спать, я тебя завтра разбужу на службу.

Но проснулся Володя только поздно днем. В столовой Вирджиния что-то напевала вполголоса, читая, - эта ее способность одновременно петь и читать всегда изумляла Володю. Рядом с диваном, на котором он лежал, он нашел записку Николая:

- Ты спал, как сурок, я решил тебя не будить. Выношу тебе общественное порицание.

Вечером Володя, наскоро пообедав, - что вызвало ироническую заботливость Вирджинии - Николай, отчего наш хрупкий ребенок так мало ест? и деловой вопрос Николая, вышедшего провожать Володю до двери - может быть, у тебя живот болит? - и сердитый ответ Володи - vous etes betes tous les deux {вы оба сошли с ума (фр.).}, - и хохот Николая:

- Вирджиния, пари, что он влюблен! - Ответ из столовой: - tenu {принимаю (фр.).}, - и вот, наконец, улица и возможность взять автомобиль и через десять минут быть у Аглаи Николаевны.

Она сидела в кресле, Володя поцеловал ей сначала руку, подошел сзади и обнял ее - и все опять стало душно и хорошо, как накануне.

Поздней ночью она спросила его:

- Ты пришел, все спали?

- Нет, Николай работал.

- Что же ты сказал?

- Что я гулял. Но он не поверил.

- Правда? - Она засмеялась.

- А он умнее тебя, ты знаешь?

- Возможно.

- Я думаю, несомненно: только ты иначе.

- Хуже или лучше?

- О, милый Володя, конечно, хуже.

- Спасибо.

- Ты обиделся?