«…Теперь еще больше, чем когда-либо, судьба спецпереселенца была в руках спецкоменданта, поскольку от него во многом зависело, какие действия спецпереселенцев можно было расценить как побег. Резко возросло число арестованных и осужденных. Многие из них, в том числе старики и женщины, были осуждены на 20-летнюю каторгу лишь за то, что позволили себе, к примеру, самовольно выйти за пределы населенного пункта, чтобы навестить родственников в соседнем селе либо сходить за грибами и ягодами. Начались самые трудные годы спецпоселения, которые продолжались вплоть до смерти Сталина и начала “оттепели” в нашей стране…»
Все эти нововведения коснулись и джигинских немцев. И они послушно отмечались в комендатурах, и им было не позволено покидать очерченную нормативными документами территорию проживания, и для них отныне наступили еще более жесткие времена несвободы.
«…Комендант всех немцев записал и сказал, что пока мы были в трудовой армии, то каждую неделю отмечались у начальника. “А с сегодняшнего дня вы у меня на учете. Через каждые пять дней вы обязаны прийти ко мне отмечаться, в случае ухода в другую деревню у меня спрашивать разрешение. За побег – 10 лет тюрьмы. А работать вы будете в колхозе. Продукты я буду вам выписывать каждый раз, когда я к вам явлюсь”…»
«…В Зыряновске семья моего мужа жила в коммунальной квартире. А до Зыряновска они жили в колхозе “Заветы Ильича”. Но в 1952 году уже невозможно было жить в колхозе, потому что работаешь-работаешь, а денег нет, платить нечем. За трудодни ничего не давали. И они ночью договорились с конюхом, чтобы тот лошадь дал, и уехали из колхоза. А оказалось, что они имели право перемещаться, но не знали этого.
Утром сестра Рейнгольда пришла в комендатуру города и падала в ноги: “Мать больная, брат малолетний, в колхозе есть нечего…”
Там же, в Зыряновске, жила женщина с сыном. Они до этого тоже жили в Джигинке. И она, эта женщина, пустила их на квартиру. А через полгода им дали коммунальную квартиру…»