У наших немцев, повторю, все это было и в России. Годы и годы спустя джигинские немцы, переселившиеся в Германию, не могли забыть свои дома. Не могли оторваться от них душой и сердцем. Они навещали их, когда приезжали в Джигинку. Они поручали своим друзьям, знакомым сделать фотографии их домов в Джигинке, чтобы хотя бы по фотографии иметь возможность общаться с родными стенами, куда мысленно они не раз возвращались. Они плакали по своим собакам, которые оставались у новых хозяев. Они плакали по тем кустам роз и жасмина, которые когда-то любовно были посажены их руками в палисадниках под окнами. Они плакали о могилах своих родных, которые остались в Джигинке. Они плакали и по своим родным, многие из которых тоже остались в Джигинке. По разным причинам семьи оказались разорванными, растерзанными разлукой. Хотя джигинским немцам тогда казалось, что это временная разлука. И могли ли они в те годы представить себе, что во многих случаях это будет разлука в полном смысле слова. Не временная.
Они плакали о своей родине. И где была теперь их Родина? Часто по незнанию, по нетерпению, из опасений, из страха, по недомыслию они делали ошибки, о которых позже жалели. Как правило, исправить эти ошибки потом было уже невозможно. Вероятно, в те дни джигинским немцам не раз приходила в голову мысль о том, что главная их ошибка – отъезд из России. Но мосты, по сути, были сожжены – дома проданы, деньги израсходованы на переезд. Нет, пути назад не было.
Я услышала немало рассказов от русских немцев о тех первых годах в Германии. Они, эти рассказы, за исключением деталей, в общем, похожи друг на друга. Большинство немцев уверенно говорят о том, что, если бы снова пришлось все повторить, они бы не отважились – так было тяжело.
Вот одна из таких историй, которую я услышала от джигинской немки, проживающей сегодня в Германии.
«…Муж мой не горел желанием переезжать в Германию. Это я была инициатором. Тем не менее когда мы переехали, то муж как-то более легко включился в новую жизнь. А я не смогла. Я плакала днями и ночами. Плакала и плакала. Я не могла успокоиться. Я говорила себе: зачем мы сюда переехали? Кто мы здесь? Там, в Джигинке, у меня была работа, был дом, были друзья, было все. А здесь – кто я здесь? Вот вы приехали, когда здесь идут дожди, и говорите, что вас эта погода угнетает. А представьте, мы приехали в такое же время года. И тогда тоже зарядили дожди. И дожди, и дожди… Мне казалось, им не будет конца. Мне все здесь не нравилось. Даже небо, мне казалось, здесь какое-то другое, не такое, как у нас… Чужое небо…»
Могу засвидетельствовать, что «чужое небо» – это не поэтическое преувеличение, не сентиментальная блажь, как раньше я думала. Это нужно почувствовать самой. И теперь я знаю, что чужое небо – это реальность. Когда я гуляла по прекрасным городам Германии, когда восхищалась ее улочками, домами, прелестью балкончиков и цветов, ее полями, красотой ее, то все же меня очень согревала мысль о том, что скоро я вернусь в Россию. И что в России и небо какое-то другое. Такое родное небо…
«…Я так плакала не день, и не месяц, и не год даже. Несколько лет. Доплакалась до того, что заболела. И серьезно заболела. Но вот я думаю сегодня – из-за чего я плакала? Из-за чего же я плакала?!»
«Из-за чего же я плакала?!»