История одной гречанки

Было около полуночи. Темнота, благоприятствовавшая нам, позволила слуге незаметно проползти вдоль палубы и добраться до каюты капитана, которая, по счастливой случайности, помещалась рядом с моей. Он все так же тихо разбудил нас и, прежде всего попросив говорить шепотом, предупредил о нависшей над нами страшной опасности. Тьма помешала ему разглядеть заговорщиков и даже определить, сколько их. Однако самых отчаянных он опознал по голосу; по его предположению, их было человек двенадцать. Не хвастаясь, могу сказать, что я всегда отличался бесстрашием; я неоднократно доказывал это, так что оно всем известно. Восемь моих слуг, капитан, его помощник и я уже составляли одиннадцать человек, способных на некоторое сопротивление. Оставалось несколько матросов, в верности коих можно было не сомневаться, и еще несколько пассажиров, так же, как и мы, заинтересованных в том, чтобы не дать себя в обиду шайке разбойников. Трудность заключалась в том, как нам объединиться. Эту задачу я взял на себя. Приказав немедленно зажечь несколько факелов и хорошо вооружившись, я вышел во главе всех слуг, которым велел тоже запастись оружием. Мне удалось беспрепятственно созвать всех, от кого я надеялся получить помощь; я привел их в свою каюту, и в таком положении мы могли ничего не опасаться до утра. Тем временем наши враги заметили какое-то движение и сами перепугались больше нашего. Они были и хуже вооружены, и не столь многочисленны, не говоря уже о том, что преступлению всегда сопутствует страх. Сообразив, что днем им труднее будет противодействовать нам, они приняли решение, единственное, дававшее им надежду избежать кары, и поспешили осуществить его. С помощью матросов, своих сообщников, они спустили шлюпку и на веслах добрались до ближайшего берега. Мы знали об их затее, и нам ничего не стоило бы расправиться с ними, пока они были заняты приготовлениями, или убить их из ружей и пистолетов в шлюпке; но я считал, что не стоит препятствовать их побегу.

Скрыть эту историю от Теофеи было невозможно. Лязг оружия, сутолока, которую она видела вокруг себя, до того напугали ее, что она никак не могла прийти в себя, а может быть, она воспользовалась этим, чтобы скрыть горе, которое втайне подтачивало ее после нашего отъезда из Ливорно. Недомогание ее вылилось в открытую лихорадку, сопровождавшуюся весьма опасными симптомами. Ей не стало лучше и по прибытии в Марсель. Как я по многим причинам ни торопился в Париж, состояние ее не позволяло мне ни подвергнуть ее утомительному путешествию в коляске, ни оставить ее на попечении слуг в городе, весьма отдаленном от столицы. Я ухаживал за нею так же преданно и прилежно, как и в пути. Каждую минуту я убеждался в том, что она дорога мне уже не потому, что я влюблен в нее. Мне доставляло удовольствие видеть и слышать ее. Мне внушал глубокое уважение ее нрав. Меня привязывали к ней мои же благодеяния, в итоге которых она стала как бы моим созданием. У меня уже не вырывалось ни единого страстного слова, ни единой жалобы на то, что она страдает из-за моего соперника.

Одно время она была так плоха, что лекари не раз теряли надежду на ее выздоровление, но мало-помалу она поправилась. Все же красота ее несколько потускнела от столь долгой болезни; черты лица ее оставались по-прежнему правильными, и облик ее был все так же изящен, но я замечал, что цвет лица ее поблек и во взоре не стало прежней живости. Однако и теперь она была прелестна. Многие знатные господа, с которыми я познакомился за время ее болезни, часто приходили ко мне только ради того, чтобы увидеть ее.

Господин де С ***, молодой человек, наследник огромного состояния, не скрывал, что она внушила ему нежное чувство. Он долгое время говорил об этом шутя; но чувство его все разгоралось, и он стал искать случая признаться ей в этом. Она оказалась столь же безразличной к его излияниям, как и к моим, словно сердце ее могло открыться только для счастливца графа, постигшего тайну, как тронуть его. Она даже просила меня избавить ее от назойливости нового поклонника. Я обещал оказать ей эту услугу, причем воздержался от напоминания о своих собственных чаяниях. Другими словами, теперь я уже готов был довольствоваться просто дружбой.