История одной любви

Галя откинула косицу, допила остатки воды, села напротив, уставилась на Алешку зелёными, в рыжих мохнатых ресницах, круглыми, как у птицы, глазюками

– А ты, думаешь, что? Она правду говорит, про дату? В смысле, когда приедет. Не в жизнь! Всегда врет, хочет деда с поличным застукать. А он и правда к соседке чай ходит пить, пирожки любит. Она его на пирожки с капустой да вареники с вишнями заманивает. А он – пожрать мастер! Вот и все дела.

На крыльце послышалась возня, потом дверь распахнулась, и бабка с воплями буквально втолкнула в сени маленького, черненького, похожего на жука деда. Он смущенно жужжал что-то в своё оправдание, и одно ухо на шапке опустилось вниз и виновато подпрыгивало в такт старухиному крику.

Галя проводила Алешку до калитки, накинув огромную, старинную пуховую шаль, встала в в проеме, перегородив проход, и когда Алешка попытался пройти, подалась пышным телом вперёд, вроде нечаянно. Алешка вылетел, как пробка, остановился поправить съехавшую фуражку, буркнул.

– Вот, дурная. Чуть не задавила.

– Да ладно тебе. Седня в клубе кино и танцы, приходи. Придёшь?

Алешка глянул на деваху – стоит этакая, рыжуха, лыбится, как тёлка, усмехнулся.

– Поглядим. Может и приду.

…

– Ну, ты сына, мужик. Молодца, повзрослел, красавец. Прям хоть сейчас в совхоз, трактористом, рук у нас не хватает. Ты чего планируешь, трудиться хочешь?

Отец за два года здорово постарел, пригнулся к земле, чёрные, разбухшие от работы руки висели, как клешни, тёмное лицо ещё глубже изрыли морщины – совсем старик. Зато сеструха Елизавета не старела – высокая, дородная, кровь с молоком, в модном городском брючном костюме, в туфельках на каблуках, щурилась на брата ярко-голубыми глазами, поглаживала наманикюренными пальчиками кожаную сумку – братнин подарок.

– Ты, папка, к нему не лезь, сразу-то. Пусть осмотрится, подумает, девок потискает. А там и решит. А то ты его прям завтра на трактор готов загнать, успеешь. Глянь, Лёшк, что у меня есть…

Она жестом фокусника выдернула из-за огромной хлебницы запотевшую поллитру, отец крякнул, заулыбался, кинул на сундук кепку, подаренную сыном, полез в холодильник за салом. И, когда посидев, как следует, раскрасневшись так, что от их физиономий можно было прикуривать, они вышли на крыльцо, закурили Алешкин "Родопи", отец благосклонно выслушал сына.

– Я, отец, учиться на агронома хочу. Меня земля тянет, хочу её красивой делать. В район поеду в училище поступать. Как ты?

– Это, сына, дело хорошее. Отличное, просто, дело. Учись. Потом приезжай, работай, на хозяйство становись. Женись. Ты, кстати, трычку эту, Варьку, не видел ещё? Нет? И не надо. Ведьма прямо, зараза. Из-за неё Матюха, ветеринар наш, чуть не повесился, из петли достали. Страшная сила у бабы. Ты к ней не лезь, добром прошу. Поезжай…

…

Весенняя ночь была тихой, ласковой, в середине марта было ещё прохладно по-зимнему, но уже другие запахи и звуки не давали уснуть. Лёшка смотрел в ночное окно, и что это было – сон или явь, в темном стекле он видел отражение тонкого и гордого женского профиля – точеный подбородок, высокая, нежная шея и тяжёлый пучок, оттягивающий чуть назад красивую голову.

Глава 4

– Ты, Алешенька, никак на танцульки собрался, красивый такой? Два года тебя ждали, еле дождались, так ты мимо не проходи, обрати внимание на моё страдание. Я ж теперь вдова, мой допился, наконец, помер, так свободной женщине у нас в селе и прислониться не к кому. Иль не подхожу?

На лавке у клуба развалилась Настасья – сочная, как августовская груша, белая, румяная, с кудрявой овечьей стрижкой выбеленных перекисью волос. Пальто распялила до пояса, пудовую грудь, обтянутую тонкой кофтенкой вывалила на Божий свет, да так, что маленькие жемчужные пуговички еле сдерживали напор, и вроде весёлая, лыбится, а глаза тоскующие, жалкие, как у побитой собаки. Алешке что то прям жалко её стало, присел рядом, подержал за локоток, спросил ласково

– Что, Насть? Плохо тебе? Может зайти, по хозяйству что помочь? Только так, по дружбе, я по этому – самому погожу пока, присмотрюсь.

Настасья всхлипнула, то ли всплакнула, то ли засмеялась, прижалась к парню упругим плечом, хмыкнула.

– Да ладно. Помощничек. Сейчас Варьку увидишь, ум потеряешь, все вы одинаковые. Только зря. Не по зубам орешек. Ещё не один Щелкунчик не раскусил. Только зубы ломают.

Алешка усмехнулся, поправил воротничок белоснежной рубахи, встал, по военному согнал складки назад, поиграл мышцами крепких рук, проверил ровно ли расположена пряжка узкого ремня на модных брюках.

– А, что, Настюш? Варя в клубе?

– Вот-вот. И этому Варю подавай. Помешались.

Настасья тоже встала, запахнула пальто, вздохнула, по утиному пошлепала вытянутыми губами, крякнула резко, басом.

– Нету в клубе Варвары. Замужние приличные бабы по танцулькам не таскаются. Иди, девок щупай, теленок молочный. Варьку ему!

…