История одной любви

Пиня спокойно ответил, что не включили меня в список только потому, что задание серьезное, даже опасное, а я не состою на постоянном учете в их комсомольской ячейке. В другое время я бы, может, так не настаивал, но теперь чувствовал необходимость идти вместе со всеми, особенно с ним, с Пиней, на любую опасную операцию. И своего добился — в список меня включили.

Как только закончилось собрание и все разошлись, мои мысли, занятые до этого предстоящим заданием, вновь вернулись к Ехевед. Я вспомнил, что она будет ждать меня в десять вечера на крылечке. Если даже я задержусь, она не уйдет, пока я не приду. Как же предупредить мне Ехевед? Зайти к ней домой — невозможно. Записку передать не с кем. Оставалась одна надежда — случайная встреча.

Несколько раз прошел мимо ее дома, но Ехевед не показывалась. Было уже около шести. Больше задерживаться нельзя. Досадуя, что не смог предупредить Ехевед, я поспешил на сборный пункт.

Возле березовой рощицы собрались уже все комсомольцы, кроме Зуси Суркиса. Он, оказывается, часом раньше укатил в райфинотдел на совещание. «А почему бы ему не поехать?! — пошутил обычно молчаливый Берл Барбарош, конюх приместечкового сельскохозяйственного коллектива. — Он ведь своей пламенной речью уже выполнил свой священный долг». Кто-то еще что-то добавил — и раздался дружный смех.

Отделившись от ребят. Пиня закурил, подсел ко мне и снова стал отговаривать от участия в операции. Лучше всего, если я вернусь и проведу очередную репетицию с пионерами.

— На заставе уж как-нибудь без тебя обойдемся, — сказал он. — А вот на репетиции тебя никто не заменит.

Но я на эти уговоры не поддавался.

Наконец двинулись в путь. До пограничной заставы было километра четыре. Я шел рядом с Пиней по тропинке, которая вилась среди татарника и высокой, терпко пахнущей полыни. Он молчал, я тоже.

На место прибыли, когда солнце уже садилось, окропляя золотом кроны соснового бора, отражаясь яркими бликами в жестяных крышах домиков заставы. После короткой передышки пришел наш командир. Это был добродушный якут с узкими, очень живыми глазами и гладким смуглым лицом. Он подробно объяснил основную задачу и повел нас в чистенькую столовую. Потом каждому было выдано оружие, и командир объявил, что пока можно отдыхать.

Мы растянулись на сочной зеленой траве. Кто дремал, а кто негромко переговаривался с соседом. Я лежал, прислушиваясь к шепоту сосен, и представлял, как Ехевед сейчас сидит одна, в темноте, на крылечке, ждет, и чувствовал себя очень виноватым.

Неподалеку кто-то чиркнул спичкой и закурил. Это был Пиня, я придвинулся к нему. Некоторое время молчали. Потом он сделал несколько глубоких затяжек и задумчиво проговорил:

— Скоро я уеду. Надолго… Быть может, навсегда.

— Куда уедешь? — растерявшись, спросил я. — Зачем?

— Учиться. Сегодня после собрания говорил с секретарем райкома Янкой Макаенком, и он обещал дать путевку в военное училище.

Из темноты вынырнул командир и негромко приказал: строиться! Тоненький месяц едва-едва освещал опушку, а когда углубились в лес, стало совсем темно. Почти бесшумно занимали мы между соснами свои места. Глаза уже привыкли к темноте, и я различал справа лежащего с винтовкой Берла Барбароша, слева — Пиню. По легкому хрусту веток слышно было, как заняли позиции в цепи и пограничники. Все стихло. Казалось, сосны притихли, словно боялись помешать нам услышать шорох валежника под чужими крадущимися шагами.

Время тянулось медленно. Очень медленно.

И вдруг в лесу грянул гулкий выстрел. Стал слышен приближавшийся топот ног. Командир передал по цепи: бандитов подпустить поближе. В тыл им, отрезав дорогу назад, зашла оперативная группа пограничников. Диверсанты были уже совсем близко. Мы окружили их и дали залп в воздух. Пятеро подняли руки, шестой бросился бежать. Пограничники с правого фланга, наш командир и Пиня погнались за ним. Я тоже побежал. Никто не стрелял — приказано было взять бандита живым. Вдруг он обернулся и выстрелил. Пиня сделал шаг, другой, а потом, словно споткнувшись, упал. Командир уложил диверсанта, а мы бросились к Пине. Он был без сознания. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Косоворотка с белыми пуговками набухала кровью. Командир быстро перевязал раненого. Мы подняли его на руки и понесли к заставе. Уже на тачанке Пиню отправили в районную больницу.

Ни одному диверсанту не удалось прорваться. Операция прошла успешно, но тяжелое ранение товарища нас удручало.

Рано утром, уже возвращаясь с заставы, ребята заметили у меня на рубашке запекшуюся кровь. Только теперь я почувствовал боль. Левый рукав был прострелен. Я сбросил рубашку: выше локтя оказалась небольшая царапина.

Мы очень тревожились за своего друга, поэтому вместе с Хомой, председателем артели жестянщиков, и Берлом Барбарошем взяли в приместечковом сельскохозяйственном коллективе подводу и втроем поехали в больницу.

К Пине нас не пустили. Доктор сказал, что пулю из легкого извлекли, но температура у раненого очень высокая.