История одной семейки

Новак вошел в комнату и улегся у моих ног. Йоханнес тоже пришел и стряхнул на пол всякий хлам с большого кресла.

— Садись же, — предложил он маме. Мама проигнорировала его слова.

— Ольф! Не сходи с ума! — сказала она. — Я и так с трудом держу себя в руках. Ты сейчас же поедешь со мной. Обо всем поговорим дома!

— И не подумаю, — парировал я. — Но если ты хочешь применить силу, то пожалуйста! — Я поднял руки. — Сдаюсь! Выноси меня отсюда!

— Хрен я тебя понесу! — заорала мама. — Или ты пойдешь сам, или я позову на помощь жандармов!

— Мони, не выставляй себя на посмешище, — сказал Йоханнес.

— А ты закрой свой рот, — прошипела мама. Но Йоханнес и не подумал закрывать рот, он назвал номер жандармского отделения и протянул маме телефонную трубку.

— Если ты это сделаешь, мама, — сказал я, — то я никогда в жизни больше не скажу тебе доброго слова. Клянусь!

Но мама все равно взяла телефонную трубку. На секунду я решил: она спятила! И действительно позовет жандармов! Но потом мама отдала телефонную трубку Йоханнесу и села в кресло. Достала из сумочки сигареты и принялась искать зажигалку. Йоханнес предложил ей свою, но она фыркнула:

— Спасибо, у меня есть!

Тогда Йоханнес положил зажигалку маме на колени и вышел в кухню, закрыв за собой дверь. Мама взяла зажигалку, закурила и вдохнула дым.

Потом сказала страдальческим голосом:

— Я всегда думала, что я более-менее хорошая мать, а ты более-менее довольный жизнью сын!

— Все так и есть, — кивнул я.

— И еще я думала, что между нами существует что-то вроде доверия!

— Так и есть, — повторил я.

— Почему же ты тогда просто не спросил у меня, кто твой отец? Почему надо было рыться в моих вещах? Почему ты ведешь себя так отвратительно и мерзко?

Мама задала еще кучу таких же глупых и смешных вопросов, но ответить на них не дала. В реактивном темпе ныла, что она-де уже сто лет назад хотела рассказать мне об отце, но я все время уходил от этой темы, а когда я был маленьким, она не могла сказать мне правду, потому что маленькому ребенку невозможно сказать правду о том, что у его отца другая семья.

А потом стала жаловаться, что уже и не знает, что я за человек! Я кажусь ей незнакомцем! Никогда в жизни она не подумала бы, что я могу что-то затеять с наркотиками! Она и представить себе не могла, что я могу без разрешения уйти с занятий! А то, что у меня любовь с наркоманкой, как она вчера узнала от Улли Уллерманн, — это поразило ее в самое сердце.

Когда она наконец-то сделала паузу в своей погребальной песне, я сказал:

— Если ты забыла — я украл у тебя пять тысяч шиллингов! Я еще и вор!

— Что за цинизм, — возмутилась мама.

— Ах да, а еще я, может быть, стану педиком, — добавил я. — Из-за Эдипа и вас, семерых дамочек.

— Что? — вскрикнула мама.

— Педиком, дражайшая маман, — сказал я, встал и перешагнул через Новака. — Или гомосексуалом, если тебе это слово больше нравится!

— Ольф, стоп! — крикнула мама. — Ну что ты заладил с этим Эдипом? Это же чепуха! Я все выяснила у тети Лизи! Она сказала, современная психология отрицает Эдипов комплекс! Честно!

Я совершенно не хотел спорить о том, что для меня уже давно прошлогодний снег, поэтому просто кивнул и пробормотал: «Да фиг с ним, дарлинг», а мама заорала, чтоб я не смел так ее называть. Тогда я не стал ее никак называть, а просто объяснил, что, хотя это и нелегко — день-деньской жить окруженному семью квохчущими тетками, хотя я и не чувствую никакой особой радости жизни, хотя у меня нет никакого желания ходить в школу, — но все равно, несмотря на все это, я никакой не наркоман — три куска пирога с коноплей не считаются, — и подружка моя тоже не наркоманка, и мама сама может в этом убедиться, если соблаговолит отправиться на кухню и составить ей компанию в поджаривании лука.

А потом я сказал маме: я ушел из дома не потому, что мне там паршиво, а потому что паршиво Йоши, а мама совершенно не хотела ей помочь.

— Тебе дурацкие заморочки со школой были важнее! Страдания того, кого ты и знать не знаешь, тебе до лампочки! Вот поэтому я поехал к Йоханнесу! Ему, если хочешь знать, плевать, имеет человек отношение к семье или нет. Да и куда-то же мне надо было деваться вместе с Йоши! Ты же не предложила ей крова!

— Что ты несешь? — заорала мама. — Я ведь сказала тебе, что ей надо делать!

Я заорал в ответ:

— Ты сказала, что ей не стоит прогуливать школу, если у нее такой жестокий отец, — вот что ты сказала!

— Не только! — снова проорала мама. — Ей надо пойти в опеку, вот я что тебе еще сказала! — Переведя дыхание, она добавила: — Не могу я ей предложить кров! Тем самым я подвожу себя под статью!

— А я, знаешь ли, хотел бы, чтобы ты подвела себя под статью, — сказал я.

А потом объяснил очень спокойно, что никуда не сдвинусь из дома своего отца, пока она не сделает для Йоши все, что в ее силах.