История одной семьи

И вдруг словно волшебная сила вытащила меня из непроглядной тьмы и перенесла к яркому свету, обещавшему счастье. Хватит с меня нашего района, нашего дома, пользующегося дурной славой, денег, которых всегда мало; хватит моего отца, тетушек-соседок, ведьмы, Магдалины, и хватит меня самой — образцовой ученицы, одинокого книжного червя, послушной дочери-затворницы. В тот момент меня захватила та часть моей природы, которая была ближе всего к Микеле.

Тогда он подошел ко мне и поцеловал, запустил руки мне в волосы и притянул к себе, будто боялся, что я ускользну. Поцелуй длился невероятно долго. И чем дольше Микеле меня целовал, тем сильнее я чувствовала, как рвутся путы и бесплодные земли у меня в душе снова покрываются цветами. Боль, которую я покорно принимала и копила все эти годы, исчезала. Неизвестно откуда взявшаяся боль, хорошо знакомая Микеле, потому что это была и его боль тоже. В тот день мы впервые занимались любовью — так, словно этот раз был одновременно и последним. Словно двое влюбленных под небом, с которого вот-вот посыплются бомбы.

3

После занятий я вихрем неслась по улицам центра, выскакивала на площадь дель Феррарезе, потом на виа Венеция. Микеле оставлял дверь открытой, и я входила, задыхаясь от быстрого бега; сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвется. Я боялась, что кто-нибудь увидит меня, что папа узнает — он убил бы нас обоих, я не сомневалась, что он способен на это.

В один из этих дней, глядя на мое обнаженное тело на кровати, Микеле сказал:

— Вот бы так было всегда.

И хотя его слова обрадовали меня, стало ясно, что надежда на вечную любовь скрывает под собой ужас. Я видела, как Микеле размышляет, разрываясь на части от сомнений: встать и убежать или остаться. Он сидел рядом с моим обнаженным телом, спиной ко мне: пшеничного цвета кожа, маленькая родинка чуть ниже лопатки, мощная шея, в левой мочке блестит серьга. Тогда я не сомневалась, что каждый миллиметр этого тела принадлежит мне. Он был моим одноклассником, мальчиком, который грациозно нырял в море, несмотря на лишний вес; который опаздывал в школу, чтобы проводить меня до автобусной остановки; который слушал мои рассказы, взамен даря свое молчание. Это было мое прошлое: сухие каменные стены, море, летние дни, поцелуй украдкой на камнях. Его присутствие дарило мне грусть и одновременно радость. Ради него я пестовала в душе чувство, выходящее за рамки влечения, за пределы любви — по-другому было просто невозможно. Да, если бы меня спросили, что я чувствую к Микеле, я не колебалась бы с ответом: мне он нужен как воздух, как еда и крыша над головой.

Месяцы, проведенные с ним, были самыми прекрасными в моей жизни. В теплом и гостеприимном доме Микеле мы занимались любовью на кровати, на диване, на одеяле, расстеленном на полу. Пока он пылко меня брал, я иногда что-то рассказывала, шутила, задавала вопросы. Ритм замедлялся, Микеле отвечал мне, целовал мне лицо, волосы, шею. Он был не из тех, кто много говорит, мы не рассуждали часами о политике и философии, как с Алессандро, но я не скучала по тем разговорам. Сворачиваясь клубочком за спиной Микеле, широкой, как панцирь легионера, я знала, что нахожусь в правильном месте.

Я опять полюбила сидеть с мамой на кухне. Она готовила обед, а я занималась; она говорила со мной, а я отвечала. Мы слушали песни по радио и вместе подпевали им. Каждый вечер я ходила с ней помолиться Богоматери, а по воскресеньям — на кладбище.

— Мама, тетя Корнелия больше не приходила к тебе? — спросила я во время одной из наших прогулок.

Она покачала головой, не сбавляя шага:

— У нее много дел в другом мире.

Но я знала, что причина в другом. Мама тоже наконец обрела покой, хотя бы ненадолго. Однако я все равно часто видела у нее в руках старую фотографию маленького Винченцо и слышала, как мама рыдает по ночам. Я сама иногда натыкалась взглядом на пустую кровать братьев и вспоминала время, когда мы жили вместе. Тогда все мое существо внезапно пронзала резкая физическая боль, концентрирующаяся где-то в животе.

Жизнь продолжалась. Папа нашел работу на местной бойне. Возвращаясь домой из этого омерзительного места, он источал не только запах крови, но и отвращение и гнев. Однако платили там хорошо, и мы могли побаловать себя новой одеждой или парой обуви. Не радовался только сам отец. Казалось, он постоянно испытывает душевную муку. Однажды он с безумным лицом зашел на кухню и накинулся на радиоприемник, принялся колотить его, пока не превратил в кучу скрученных проводов и болтов. На следующий день мама купила другой и включала его даже во время обеда. Отец делал вид, что ничего не замечает.