История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)

Ирма кончала десятый класс, была барышня, держалась вежливо, но с высокомерием, откровенно давая понять, что ей до нас нет дела. А Велла – красивая статная дама, легко двигающаяся по комнате. Она свободно ведет разговор, спокойно накрывает на стол, видно, что ей все это привычно, что у нее бывают гости; она много знает и встречается со многими. Я не помню, где она работала тогда, но потом, в Болгарии, она будет какое-то время при ЮНЕСКО, а может – при ООН. Ее отец Тодор Луканов занимал высокий пост в ЦК БКП. И опять меня сражает запись в списках репрессированных в СССР. Под номером 305 значится Тодор Луканов. Я не верю, читаю, перечитываю скудные данные, но все сходится – и год рождения, и место рождения: Плевен… Умер он в Москве в 1946 году.

Меня очень интересовал муж Веллы. Родители еще до этого шептали, что он слепой, ничего не видит, сидит один в темной закрытой комнате. Он короткое время был, кажется, в секретариате Сталина и до конца дней делал все возможное, чтобы о нем забыли. Мне очень хотелось на него посмотреть, но дверь была закрыта, я даже не была уверена, что эта дверь – в ту самую комнату, хотя возможно, что и туда. Все за столом говорили полушепотом. Муж Веллы был русским, он уехал из Москвы вместе с Веллой и дочерью в Болгарию вскоре после нас. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что потом в разговорах шутили, что в Болгарии он прозрел.

Итак, в Москве Болгария постепенно начинает входить в нашу жизнь…

Однажды в наш гостиничный номер, где, кроме четырех кроватей вдоль стен да стола, ничего не было, и даже лампочка под потолком была без абажура, постучала и вошла невысокая женщина – Мара, Мария Федоровна Терпешева.

Тетя Мара тоже возвращается в Болгарию вместе с сыном Валькой. Он старше меня на год, а может – на два. Мне он не нравится – какой-то размазня. Тетя Мара – маленькая, говорит тихим голосом, с приятным акцентом, иногда путает падежи. Говорит она очень аппетитно, так, что, слушая ее, я замираю, и мурашки ползут по телу. Ее муж, журналист, редактор одной из газет, расстрелян в 1937-м. Она тоже сидела в советской тюрьме, год или два. Мария Федоровна Терпешева, она же – Господинова, Андреева; в газете со списком репрессированных ее номер 182.

Впоследствии в Болгарии тетя Мара будет нашим самым близким человеком, мои родители будут ей полностью доверять.

Да, так как вспоминается то время, осень сорок пятого?

Мы выходим на улицу, становимся частичкой города. Все дрожит, все возбуждены, толпа торопится, спешит куда-то вниз, к Кремлю. Вокруг – неповторимый запах, и мне думается, что это запах счастливых людей, идущих по улице, в глазах которых сияет сознание победы. Высокие дома, серые или желтые. Знакомое по картинке из книги «Почемучка» громадное здание, олицетворяющее, наравне с Кремлем, Москву – гостиница «Москва», мимо которой мы ходим к дяде Жоржику в Новомосковскую гостиницу, где он живет вместе с Тасей и Владиком. Дядя Жоржик, седой, веселый. Встречаю я его как родного, как давно знакомого, он жил во мне благодаря рассказам мамы. С ним тетя Тася, которую я вижу впервые. Тетя Тася ходит на стадион, играет с тренером в теннис, каждое утро уезжает на работу вместе с мужем, на его директорской машине. Она прекрасно одета, и волосы уложены аккуратно. Моя мама, хотя и в мопровском пальто и в мопровском платье, но простоволосая, зубы растеряны, осталось всего двенадцать, худая, измученная. Едет в Болгарию. Куда? На какой срок? Все утешают, и мы играем в игру: «на три года, на три года», «паспорт выдан на три года», «Димитров сказал, можно будет вернуться через год, чтобы дать Здравко защитить докторскую». Еще Владик, мой двоюродный брат. Он очень тихий, очень внимательный. Но от его внимания как-то неудобно.

– Как строго держит Тася Владика, – говорит мама, – как же это возможно! Неужели он ее так боится? У парня сорвали мальчишки шапку с головы, она упала в Москву-реку. Так Владик по берегу, почти отвесному, по скользким камням полез вниз к реке, чтобы выловить шапку. А если бы упал в реку? Неужели так боится матери?

В голосе недоумение. Когда я прихожу к ним, прежде всего разглядываю Владика. Лицо у него немного искривлено, я знаю – это во время войны ему перерезали нерв, когда делали трепанацию черепа. К Владику осторожное, нежное чувство. Мама встречается с Тасей спустя 15 лет – последний раз это было в Ахтырке в 1931 году, а с Жоржиком последний раз – в 1940-м. Папа их видел совсем недавно: когда прошлой зимой приезжал в Москву из Астрахани, останавливался у них. Стелили ему на полу. Голова находилась под столиком, за которым сейчас все сидят. Ноги тянулись через всю комнату, аж до самого коридора.