История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)

Я пролился, как вода, все кости мои рассыпались, сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей.

Сила моя иссохла, как черепок, язык мой прилипнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной….

21-й Псалом

Снова в Софии. – Роковая поездка мамы. – Больница. – Последний день. – Ее кончина. – Похороны на русском кладбище. – Отъезд с папой в Черноголовку. – Встречи с родственниками в Киеве и Москве. – Отъезд в Болгарию.

Вечером в сочельник, 24 декабря 1979 года, я выскочила на пустынный софийский перрон. Сосед, пытавшийся за мной ухаживать по дороге, вынес мой чемодан. Странным мне показался черный свет, который окутал меня, как только я ступила на перрон. Озираясь по сторонам, я не заметила, как ко мне подошел простого вида невысокий мужчина. Спросил, поеду ли я на такси. Я все вертела головой и ничего не отвечала.

– Да ты не бойся. Никто не встречает? Телефон знаешь? Стотинки есть? Нет?

Он дал мне две монетки по две стотинки и исчез. Я подхватила чемодан и направилась к телефону.

В сентябре, всего четыре месяца тому назад, я на этом перроне впервые в жизни спокойно попрощалась с мамой, уверенная, что через три месяца снова ее увижу. Мама, расправив плечи, в шелковом костюме, с завитыми волосами, повязанными шелковым платком, уверенно стояла передо мной, и мы говорили, что у папы плохи дела. Мы недоговаривали, но каждая думала, что он скоро умрет и тогда мама переедет ко мне. Говорили, что папа в ноябре ляжет в санаторий, и мама, ничего не сказав папе, на то время приедет ко мне, по пути заедет повидаться с Лелей, Ирочкой и Гришей в Киев.

Сентябрь, октябрь – я ждала маму. Шестого ноября мне позвонили из Киева. Кто-то – тетя Леля или Горик – сказал:

– Мы все вышли к поезду, но Вера не приехала, ее сняли с поезда на границе.

Случилось это вот как. Впервые за пятьдесят лет совместной жизни мама решила обмануть папу, потихоньку купила билет, выправила визу, все перестирала, перегладила, собрала папу в санаторий, накупила подарки в Киев и нам в Черноголовку… Рок гнал маму – поехать на Родину. На один месяц, пока папа будет в санатории.

В день отъезда мама почувствовала боль в сердце; в вагоне, прижавшись спиной к стенке купе, держась за сердце, сосала валидол. Я хорошо вижу ее лицо, искаженное страданием. Поезд ехал час, два, три. Первая остановка – папина родина, город Плевен. Русский врач, оказавшийся в вагоне, настаивал, чтобы мама сошла. Но в Киеве ждали тетя Леля, Горик, Ирочка, Гриша; в Черноголовке ждала я. Нет, не могла она вот так выйти и не доехать до Родины. На болгарской границе, в городе Русе, на перроне маму ждала «скорая помощь». Мама пролежала в больнице месяц. Папа по-прежнему ничего не знал – мой брат Володя берег его покой. В день возвращения папы из санатория Вова слетал в Русе и привез маму. В начале декабря я получила подряд несколько телеграмм от папы. Он писал, чтобы я приезжала, потом звонил по телефону, говорил, что мама опять в больнице, я не понимала – почему опять? Папа, не объясняя, настаивал, чтобы я летела самолетом…

И вот через четыре месяца я опять на этом перроне, окутанная черным облаком. Запаслась седуксеном, чтобы не терять голову от страха, и полна решимости выходить маму. Встречал меня Вовка, но опоздал и пробежал мимо, когда я стояла у телефона. Папа на вокзал не приехал. По дороге я расспрашивала про маму, брат был сдержан. Он знал гораздо больше, чем рассказывал. Это потом он скажет: «Она поцеловала мне руки. Мне…» – и заплачет.

Мы ехали в такси по празднично сверкающей Софии, я цепенела, была рассеянна, не давал покоя этот странный темный свет, который окутывал меня. Что я могу написать о тех тридцати днях, когда мама лежала одна в больнице в Русе, в незнакомом городе, а я продолжала жить в Черноголовке как ни в чем не бывало? Ни-че-го! От тех дней осталась серая пустота. И еще фотография, снятая 10 ноября. 10 ноября! После того, как узнала, что маму сняли с поезда, после того, как помчалась в Лавру, к Сергию. На фотографии мы с Сережей, Гешкой и Олей Менчуковой, нашей приятельницей, стоим у огромной, слепленной нами снежной бабы. На груди у бабы висят разноцветные бусы. Лицо бабы раскрашено синей и красной краской. У меня довольное лицо.

Я не пошла в первый же вечер к маме, отложив встречу на утро. В больнице говорила о пустяках – о шапке из куницы, которая шла мне, о сапогах, привезенных мне мужем из Германии. Говоря всю эту чушь, я перехватывала недоуменные взгляды соседок по палате. Из посещений на всю жизнь осталось только одно впечатление – первое: я открыла дверь в палату, и белая-белая мамина головка безропотно, стыдливо-испуганно откинулась на подушку под раздраженный окрик санитарки.