История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— Львов — город всех мастей: и русских, и украинцев, и молдован, и румын. Евреев полно, венгров, немцев, кого захочешь, — засмеялась тихонько Паша. — Ох, и красивый же Львов! Костел какой! Театр! Немцы его Лембергом звали, на свой лад. Рестораны какие! Одно слово — Европа!

— Значит, все же ее в Германии арестовали, она правду говорила. Ну, а при чем тут наши «прихвостни»?

— Вот ты слушай! — Паша, забыв об осторожности, пересела с кровати на стул, ближе к Надиному лицу, и, пылая возмущением, гневом и ненавистью, продолжала вспоминать: — Летом сорок первого года ОУНовцы… знаешь, кто они?

— Нет, — поддавшись Пашиному настроению, тревожным шепотом ответила Надя.

— Это украинские националисты, во Львове объявили свое государство. Мы все — русские, поляки, евреи — перетрусили, ну, думаем, конец нам, вырежут всех. А немцы-то взяли и их главарей всех поарестовали, и Степана Бандеру, и Мельника, и еще каких-то» там…

— Так против кого они, эти ОУНовцы, шли?

— Против всех! И Советов, и немцев. За свободную Украину! Самостийники!

— А! Знаю! «Хлопци, пидемо, боротися будемо за Украину, за ридни права!»

— Вот, вот! Они самые, знаешь их! А в сорок-то четвертом, когда советские немцам хвосты поприжали, так они всех повыпустили: и Бандеру, и Мельника, чтобы против Советов им помогали, и даже специальный батальон образовали, вернее, дивизию СС «Галичина».

— А! Вот почему нашему Черному Ужасу так не по вкусу пришлась песня, помнишь, на концерте: «Зажурились галичанки, тай на тую змину!» Что ж, понять их можно, за свое дрались!

— Так! Если бы не зверствовали! А то НКВДэшники придут — жгут, палят, расстреливают. ОУНовцы приходят по ночам — то же самое, немцы того хлеще, всех подряд! Да все по простым, по беззащитным, вот беда! Но ты дальше слушай! Как немцы нас в начале войны, заняли, — глядь, и Выдра тут как тут, с немцами прискакала.

— Какой же ей смысл был обратно из Германии возвращаться? У нее там муж был, — все еще в глубоком сомнении спросила Надя. — Она мне говорила, что была с ним в Париже, в Италии, в Берлине…

— Это наверное даже! Да все дело в том, что у нее любовник был во Львове, еще с гимназии. Все львовские девицы и дамочки по нему разум теряли, а достался он одной Анне Вейгоце, из-за него она и во Львов с немцами вернулась. А он бандит! Красивый, сатана! Ни одна перед ним устоять не могла.

— Бандит?! Валин возлюбленный! И она его любила? — спросила Надя. Ее больше всего поразило, что Валя, холодная, рассудительная Валя, могла испытывать те же чувства любви, как и она!

— Любила? С ума сходила! Василием его звали, по кличке «Козырной», «Козырной Туз». Ох и красив, каналья! Глазищи огневые, кудри черные до плеч, не хуже твоих, румянец во всю щеку…

— Не люблю черных, с темными глазами, сама такая, — нахмурилась Надя, пресекая всякие описания мужских красот, потому что была уверена, у нее был эталон мужчины — Клондайк! Ни с кем не сравнимый, единственный!

— Да мне, как говорят поляки, «шистко едно», я не к тому. Зверь он был, а не человек. Знали их во Львове чуть не через одного, и они всех знали. Вот и стали сводить счеты, у кого родня в Красной Армии, кто с Советами ушел, кто еврей или еврейка, не щадили никого, особо почему-то преследовали комсомольцев. Ну, тебе скажу! Хуже немцев были. Ни старых, ни детей, никого не щадили. На кого Выдра пальцем укажет — того к стенке!

Слушала Надя, раскрыв рот от изумления, как рассказ о ком-то совсем ей не знакомом человеке, никак не связывая Валю с этой Анной Вейгоцей, страшной и злобной женщиной. Паша догадалась, какое сомнение одолевает Надю: «не ошиблась ли она!», и поэтому с еще большим жаром доказывала свое.

— Ты не смотри, что она в лагере такая занюханная была, приубожилась! Ты бы ее в то время посмотрела! С немцами на машинах раскатывала, переводчицей у них работала, на всех допросах присутствовала, ни один без нее не обходился. Боялись ее больше головорезов из СС «Галиции» или «Нахтигальских» сорванцов. А по ночам со своим Козырным Тузом в ресторане «Бристоль», что около оперного театра, отплясывала. Тогда ей немцы и кожу ее змеиную помогли заменить, гадине, на Валивольтраут Шлеггер фон Нейштадт.

— А ты почем знаешь про рестораны? — попыталась обуздать Надя взбесившуюся от злобы, как ей думалось, Пашку.

— Сестра моя в то время там посудомойкой работала, нас с матерью подкармливала, так рассказывала; — «Целым рестораном немцы за ее здоровье шампанское пили. До одури орали «зиг хайль, мадам фон Нейштадт!». Уж порезвились…

Пашка умолкла, задумчиво перебирая конец своей толстенной косы, потом закинула через плечо за спину косу и продолжала: