«Приехал, значит, заходил, дверь-то не заперта, хлеба нет, чего прятать? Не с урками живу. Потом она еще раз приоткрыла коробочку и понюхала: Совсем как сирень в саду у Дины Васильевны». И тут же вспомнила, что говорила она: «Надо уметь принимать подарки, не роняя своего достоинства, чтоб не чувствовать себя обязанной, не нарушая приличия.
1. Знакомый мужчина может дарить только цветы.
2. Мужчина, ухаживающий за тобой, цветы и конфеты.
3. Мужчина, к которому ты благосклонна, может подарить еще к тому же духи, твои любимые или просто дорогие.
4. Мужчина, имеющий серьезные намерения, предлагает руку и сердце и дарит состояние, это вполне прилично.
Тут она засмеялась и добавила: — Последнее редко бывает!» «Значит, — решила Надя после недолгого раздумья, — мужчина, к которому я слегка благосклонна, подарил мне духи, и я, не нарушая приличия, беру их и прячу в свой чемодан, подальше от шмонов. Цветов ждать в Воркуте не имеет смысла — долго можешь прождать».
Она совсем забыла, что было 30-е сентября, ее именины. День ангела Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
ТАК ЖИЛИ ЗЕЧКИ И КАТОРЖАНКИ НА 2-м КИРПИЧНОМ В ТЕ ДАЛЕКИЕ ГОДЫ…
Каждый день к вечеру, после поверки, приходила Антонина Коза убирать хлеборезку, принося с собой целых ворох новостей — «параш».
— Сегодня опять три раза пересчитывали. Заводские под вахтой стояли, под дождем, ждали, когда поверка в зоне закончится. Орали так, я думаю, в городе слыхать их было.
— Еще бы не орать, постой-ка под дождем, после работы!
— Набрали неграмотных, считают пятерками, а нас много.
— Кретины, не понимают, никто тут о побегах и не помышляет, женщины смирнее овец.
— Не скажите так, Надя. Вы, наверное, не слышали, как на днях Черный Ужас воевал с баптистками, — сказала Валя.
— Адвентистки седьмого дня они, — поправила ее Антонина Коза.
— Это монашки, что ли? — заинтересовалась Надя.
— Ну, не совсем так. Но, в общем, служительницы своего Бога. Тоже, как и мы, православные.
— Да ведь они старые! Что с них возьмешь? — возмутилась Надя. — Как это мог майор Корнеев воевать с ними, не уронив себя!
— Ничего, что старые, помучился с ними гражданин майор изрядно! И народ распотешил, кто видел, до сих пор смеется.
— Он сам виноват, не нужно было заводиться с ними!
— Да в чем дело? Кто они такие?
— Это религиозная секта, их религия запрещает работать в субботу, и все дела тут, — пояснила Коза. — И вообще, если бригадир не дура, она всегда найдет способ оставить монашку в субботу в зоне… А новый начальник режима решил себя показать, справиться с непокорными. Не тут-то было! Вытащили всех троих за зону под руки волоком, а они на землю рядком улеглись и вслух свои молитвы бормочут. А тут, как на грех, Черный Ужас к вахте подходит, спрашивает:
«Что за цирк? — Да как заорет: — Встать!»
Они ни с места. Он командует конвою:
«Поднять их!» Двое их под руки подхватили, ставят, а они опять на землю валятся. «Перестреляю, как собак!» — кричит и за пистолет хватается.
Одна из них поднялась и к нему:
«Убей, анчихрист, убей меня! Мне на небе у Господа нашего быть, а тебе, нечистая сила, в аду пекчись!»
Тут и другая за ней поднялась и тоже ему:
«Гони его, грешник, гони его, гони!»
Да так страшно, кто слышал, говорят, аж мурашки по коже…
«Кого гнать?» — не поймет майор.
«Беса гони, беса гони! Вон он, вон за спиной у тебя корячится!»
Все, кто был не разводе, смотрят на майора, беса ищут, а потом сообразили, что дурачит его старуха, и ну хохотать!
«Молчать!» — надрывается начальник режима, а поделать ничего не может.
Смеется весь развод, да и конвоиры отвернули морды, а самих смех душит. Наконец и сам майор догадался, что шутом гороховым его сделали, и начальнику режима приказал:
«Всех в карцер! Десять суток без вывода!»
Надо было видеть, как они обрадовались! Подхватились — и бегом в зону.
— Позавчера одну уже на Безымянку отправили. Очень уж громко псалмы свои распевали, — сказала Валя. — За зоной слышно было.
— Все же жалко их, оставили бы их в покое, какой прок от них! — пожалела Надя.
— А мне майора жаль, то-то колпаком его выставили. Теперь по всей Воркуте над дураком смеяться будут.
— И откуда сила в них такая? — удивлялась Надя.
— И… милая! За религию на костер шли, — сказала Коза.
С нетерпением ожидая известий из дома, Надя писала матери полные горечи и досады письма:
«Второй год, как я здесь, оглянуться не успела. Пожалуй, и срок пройдет, пока адвокат Корякин защитит меня…»
Но адвокат действовал, как сообщала в каждом письме ей мать: «Деточка, родная, если б ты только видела, сколько народу бьется у дверей прокуратуры на Пушкинской улице».