История Оливера

Постепенно я обратил внимание, что Джоанна Стейн кроме круглых очков в тонкой оправе обладает ещё и мелодичным голосом. А мысли, излагаемые этим голосом, принадлежат человеку доброму и чуткому. Я порадовался, что в них нет упоминания моего дела, и решил, что Симпсоны пока снимают её показания.

— Жизнь — дерьмо, — подвёл итог Стив Симпсон.

— За это надо выпить, — сказал я. И только тут понял, что они с Гвен просто сочувствовали Джоанне на тему, как трудно быть ординатором.

— А как у тебя насчёт расслабиться, Джо? — поинтересовался я. Чёрт, надеюсь, она не решит, что это намёк.

— Иду в постель.

— ?

— Не могу ничего с собой поделать. Прихожу домой, валюсь и засыпаю часов на двадцать.

— Ох...

Опять пауза. Ну, кто примет мяч сейчас? Мы сидели молча где-то с вечность. Потом Гвен Симпсон позвала всех к столу.

Честно говоря, Гвен, конечно, чудеснейший человек, но вот утверждать, что она наделена кулинарными талантами, было бы не совсем точно. Даже обыкновенная вода — и та у неё обычно получалась пригоревшей. Этот ужин исключением не стал. Можно даже сказать, что ей удалось превзойти саму себя. Но я не отказывался ни от чего — лишь бы не говорить. В конце концов тут присутствуют два врача — на случай если моему желудку понадобится экстренная помощь.

Ужин продолжался. Мы наелись так, что даже не смогли, поверите ли, добить пирог, запечённый до угольного хруста. И тут Джоанна Стейн обратилась ко мне:

— Оливер?

Благодаря опыту перекрёстных допросов я среагировал мгновенно:

— Да?

— Ты любишь оперу?

Чёрт, вопрос с подвохом, подумал я, пытаясь в то же время понять, что она хочет услышать. Предпочитает поговорить об операх типа «Богемы» или «Травиаты», где героиня в конце умирает? Типа, устроить мне катарсис? Да нет, не будет она такой бестактной. Но в любом случае, аудитория затихла в ожидании моего ответа.

— Ну, не имею ничего против оперы. Не люблю только итальянскую, французскую или немецкую — ответил я, кажется разом закрыв все углы.

— Отлично, — сказала Джоанна. Может, она имела в виду китайскую?

— Во вторник вечером Мерритт поёт в опере Перселла.

Вот чёрт, а Англию и забыл! Всё, похоже, судьба мне идти с Джоанн на какую-то дурацкую островитянскую оперу.

— Шейла Мерритт — лучшее сопрано года, — подключился Стив, разом обеспечив сопернику двухкратное численное превосходство.

— И поёт она в «Дидоне и Энее», — добавила Гвен, сделав перевес трёхкратным. (Кстати, Дидона — ещё одна девушка, которая умерла из-за того, что парень, с которым она сбежала, оказался эгоистичным сукиным сыном!)

— Звучит великолепно, — капитулировал я, про себя проклиная Стива с Гвен. А больше всего «Шато Линч-Баге», которое помешало с самого начала искренне объяснить своё отношение к любой музыки.

— О, это отлично, — сказала Джоанна, — я как раз взяла два места...

Ну, как и было предсказано.

— ...но и Стив, и я на дежурстве. Надеюсь, вы с Гвен сможете использовать эти билеты.

— Гвен очень хотела бы сходить туда, Оливер, — сказал Стив, похоже, намекая, что его жена заслужила передышку.

— Да, прекрасно, — тут я вспомнил, что желательно проявить немного больше энтузиазма, — Огромное спасибо!

— Я рада, что вы сможете пойти, — ответила Джоанна, — передайте пожалуйста моим родителям, что вы меня видели, и я до сих пор жива.

Это ещё что такое? Я внутренне сжался, представив себе перспективу просидеть несколько часов рядом с агрессивной («Вам, значит, нравится моя дочь, молодой человек?») матерью Джоанны Стейн.

— Они в струнных, — сказала Джоанна и заторопилась домой. Стив вышел проводить её.

Оставшись с Гвен, я начал злиться на своё идиотское поведение. Исправлять что-либо было поздно, так что в наказание я сделал ещё одну попытку разжевать угольный пирог.

— Где, чёрт побери, находятся эти «Струнные»? — поинтересовался я.

— Обычно к востоку от духовых. Мать Джоанны — альтистка, а отец скрипач Нью-Йоркской Оперы.

— А-а..., — протянул я и откусил ещё кусок искупительного пирога.

Пауза

— Ну и как, разве это было больно — познакомиться с Джо? — спросила Гвен.

Я посмотрел на неё.

И ответил: «Да».

5

Мне в землю лечь...

Так начиналась песня, бывшая абсолютным хитом 1689-го года.

Проблема с английской оперой в том, что иногда получается разобрать слова.

Мне в землю лечь
И навек уснуть
Ты смерть и судьбу мою забудь.

Дидона, царица Карфагенская, собиралась покончить с собой, и жаждала поведать об этом миру в форме арии. Музыка была фантастическая, а текст древний. Шейла Мерритт спела его великолепно и справедливо заслужила все свои аплодисменты.

Затем она умерла окончательно, танцующие купидоны разбросали розы, и занавес опустился.

— Эй, Гвен, я рад, что пришёл, — сказал я, вставая.

— Пойдём, поблагодарим бенефициантов, — ответила она.

Лавируя между двигающимися к выходу зрителями, мы спустились к оркестру.

— Где Стив? — спросил мистер Стейн, убирая скрипку в футляр. У него были длинные с проседью волосы, которые, похоже, никогда не сводили близкого знакомства с расчёской.