История Оливера

— Нет, нет. Ты разобьешь. Там хрупкий предмет.

— Твое сердце?

— Не совсем. Подарок твоему отцу.

— А…

— Я очень волнуюсь, Оливер, — сказала Марси.

Мы проехали мост через реку Мистик и смешались с густым потоком рождественского транспорта на шоссе № 1.

— Что за чушь у тебя в голове, — сказал я.

— Вдруг я им не понравлюсь?

— Тогда после Рождества мы обменяем тебя на другую.

Марси надулась. Но вид у нее все равно был шикарный.

— Скажи что-нибудь утешительное, Оливер, — взмолилась она.

— Я тоже волнуюсь.

— Мама, это Марси Нэш.

Что-что, а фамилия у ее бывшего мужа была просто исключительная. Она ровно ничего не означала и не вызывала абсолютно никаких эмоций.

— Я очень признательна вам за приглашение.

Что за великолепный вздор. Обмениваясь фальшивыми улыбками, эти благородные дамы произносили фразы, на которых покоится вся наша общественная система. Далее последовало: «О, как вы наверное устали после такого путешествия» и «Как вас должно быть утомили все эти рождественские хлопоты».

Появился отец, и церемония повторилась. За исключением того, что он не мог скрыть своего восхищения красотой Марси. Затем, поскольку согласно правилам этикета Марси наверное устала, она поднялась в комнату для гостей, чтобы привести себя в порядок.

Мы остались втроем — мать, отец и я. Мы осведомились друг у друга, как дела, и узнали, что дела идут прекрасно. Может быть, Марси («какая очаровательная девушка», сказала мама) слишком устала, чтобы петь рождественские песни? На улице страшно холодно.

— Марси чрезвычайно вынослива, — сказал я (возможно, имея в виду не только ее физическую силу). — Она может петь даже в метель и вьюгу.

— И даже предпочтительно, — сказала Марси, появившись на пороге гостиной в костюме, какие будут носить лыжники в Сан-Морице в нынешнем сезоне. — Ветер заглушит фальшивые ноты.

— Это не имеет значения, Марси, — сказала мама, понимая все чересчур буквально. — Важен не голос, а esprit[9].

Моя мать никогда не упустит возможности заменить английское слово французским. Недаром она два года проучилась в колледже Софии Смит.

— Какой великолепный костюм, Марси, — сказал отец. Я уверен, что он был восхищен тем, как покрой костюма подчеркивает ее формы.

— Он защищает от ветра, — сказала Марси.

— Да, в это время года бывает очень холодно, — добавила мама. Обратите внимание — человек способен прожить долгую счастливую жизнь, не обсуждая ничего кроме погоды.

— Оливер меня предупредил, — сказала Марси.

Ее терпимость по части светской болтовни поистине поразительна.

В половине восьмого мы подошли к церкви и присоединились к двум десяткам членов ипсвичского высшего света. Самым старшим исполнителем рождественских песнопений был Лаймен Николз, выпускник Гарварда 1910 года (79 лет), самой младшей — пятилетняя Эми Гаррис, дочь моего одноклассника Стюарта.

Стюарт оказался единственным известным мне представителем мужского пола, который не был очарован моей подругой. Да и как он мог думать о Марси? Он был слишком откровенно влюблен в малютку Эми (вполне взаимно) и в жену Сару, оставшуюся дома с десятимесячным Бенджаменом.

Я вдруг осязаемо ощутил, что в моей жизни происходит какое-то движение. Я ощутил ход времени. И сердце мое исполнилось печали.

У Стюарта был большой семиместный автомобиль, и поэтому мы поехали с ним. Я посадил девочку себе на колени.

— Тебе очень повезло, Оливер, — сказал Стюарт.

— Знаю, — подтвердил я.

Марси, как и требовалось, изобразила ревность.

Внемлите, ангелы-предвестники поют!

Наш репертуар был столь же трафаретным, сколь и наш маршрут. Сливки общества наградили доморощенных музыкантов вежливыми аплодисментами, а детей — печеньем с молоком.

Марси упивалась спектаклем.

— Это же сельская местность, Оливер, — сказала она.

О, приидите, верующие….

Я наблюдал за тем, как мои родители смотрят на нас. И заметив, что они улыбаются, задал себе вопрос — это потому, что я стоял рядом с Марси? Или потому, что малютка Эми Гаррис покорила их сердца так же, как и мое?

В нашем доме угощение было получше. Детей опять угостили молоком, а замерзших взрослых ожидал горячий пунш.

— Вы — наш спаситель, — сказал гарвардский выпускник 1910 года Николз, похлопав отца по спине.

Гости вскоре разошлись.

Я наполнил свой бокал пуншем.

Марси выпила разбавленный эгног.

— Мне все очень понравилось, Оливер, — сказала она, взяв меня за руку.

Кажется, мама это заметила. И была довольна. Что до отца, то он мне явно позавидовал.

Мы принялись украшать елку.

— Какая прелестная звезда, миссис Барретт, — сказала Марси. — Похоже на чешский хрусталь.

— Это и есть чешский хрусталь. Моя мать купила эту звезду как раз накануне войны.

Затем появились остальные не менее древние безделушки (некоторые сохранились еще с тех времен, о которых я предпочел бы, чтобы наше семейство забыло). Когда на ветках закрепляли гирлянды из попкорна и клюквы, Марси робко заметила:

— Кто-то должно быть в поте лица трудился над этими гирляндами.

На что отец с гордостью сказал:

— Моя жена всю неделю только этим и занималась.

— Ну что ты, — мама даже покраснела.