История ордена иезуитов

Окончив гимназический курс, молодой человек мог остаться у иезуитов для изучения философии и теологии. Изучая философию, он прежде всего должен был ознакомиться с Аристотелем; изучая теологию — со святым Фомой Аквинским. Само самой разумеется, что школьнику, ставшему студентом, не предлагали предаваться самостоятельному исследованию и мышлению. Иезуитский университет всегда оставался только школой; он никогда не был научным учреждением. Но нужно отметить, что и протестантские университеты не стояли на более высоком уровне. Наука разрабатывалась тогда не в университетах, а в рабочих кабинетах и лабораториях частных ученых.

Правда, будущее принадлежало протестантской школе и протестантскому университету потому, что они обладали неоценимым преимуществом, которое с точки зрения иезуитов являлось, конечно, недостатком: у них не было никакого Школьного указа, никаких обязательных учебных руководств, никаких авторитетов вроде Фомы Аквинского. Они могли свободно развиваться, свободно ставить перед собой новые культурные идеалы и, не встречая серьезных препятствий, усваивать новые методы преподавания, между тем как иезуитская школа неизбежно должна была в несколько поколений зачахнуть, окаменеть и устареть. Когда издают законы для регламентации преподавания во всех его деталях, его убивают. Иезуиты не заметили этого вовремя, так как они вообще не были способны понять этой истины. «Они не верили в свободу» — в этом заключалось их несчастье и в области преподавания.

Общество Иисуса не было бы в состоянии выполнить своей миссии ни в качестве образовательного ордена, ни в качестве воинствующего ордена, если бы оно активно не выступило в то же время и на литературном поприще. Ибо его ученикам нужны были для занятий учебные пособия, а для школьных представлений — драмы и другие художественные произведения. Орден не мог бы бороться с протестантизмом, если бы он не попытался подорвать репутацию своего противника. Поэтому на литературную деятельность иезуитов наложили свою печать главным образом нужды школьного преподавания и потребности конфессиональной полемики.

Это замечание позволит нам отнестись не слишком строго, например, к художественным произведениям отцов-иезуитов. Драмы, написанные для школы, преследуют прежде всего педагогические цели. Поэтому мы не должны особенно удивляться, если среди бесчисленных произведений этого рода, которыми иезуиты приводили в восторг своих учеников и покровителей (одно лишь простое перечисление их заполнит несколько томов), мы не найдем ни одного сколько-нибудь ценного поэтического произведения. То же самое можно сказать и о многочисленных стихотворениях на латинском языке, с которыми иезуиты по примеру гуманистов обращались к своим собратьям и покровителям. Эта неолатинская поэзия также была настоящим плодом школьного класса и всегда оставалась, несмотря на все рвение благочестивых отцов, настолько слабой и сухой, что в настоящее время никто не может найти в ней никакой прелести. Поэтому то обстоятельство, что среди всех неолатинских поэтов ордена имеется только один истинный поэт — Яков Бальде[80], отнюдь не является доказательством интеллектуальной бедности ордена; Бальде же заслуживает двойной похвалы, так как он составляет единственное исключение.

Вполне понятно также, что иезуиты лишь в виде исключения занимались родным языком и литературой и редко создавали что-нибудь действительно выдающееся в этой области — для интернационального ордена национальная литература никогда не могла получить такого значения, как классическая литература Рима.

Нельзя отрицать и того, что для эстетической культуры орден сделал гораздо меньше, чем большие старые ордены. Так называемый иезуитский стиль не был изобретением иезуитов, и художники ордена никогда не были великими художниками, а самое большее, как, например, влиятельный Андреа дель Поццо[81], декораторами-виртуозами. Почти все художественные произведения иезуитов дают весьма печальное представление о вкусе ордена. Ибо в орнаменте своих церквей, как и в своих драмах, иезуиты прежде всего стремились к банальным, поверхностным эффектам, которые не только не позволяют действительно наслаждаться их произведениями, но, напротив, расхолаживают зрителя или даже вызывают у него усмешку.

Из всего вышесказанного вытекает, что суждение об интеллектуальном значении ордена зависит прежде всего от оценки, которую мы дадим его научным произведениям. Если бы ценность произведений можно было определять по их массе, то в сфере научной деятельности иезуитский орден, бесспорно, занял бы первое место среди всех остальных монашеских орденов. Ибо производительность его ученых была иногда просто невероятной. Но качество у них часто находится в обратной зависимости от количества. Ни среди многочисленных астрономов ордена, ни среди его многочисленных трудолюбивых и добросовестных историков, ни среди его бесчисленных теологов мы не найдем гениальных исследователей, которые обогащают столетия сокровищницей своих мыслей.