История ордена тамплиеров

Поскольку мы увидели, что многие братья просили, дабы им позволили посоветоваться с братьями Рено де Провеном и Пьером Булонским, мы обратились к сеньору епископу Байе, коему было угодно, чтобы эти два вышеназванных брата с братьями Гийомом де Шанбонне и Бертраном де Сартижем были препровождены ко всем группам, вызвавшимся для защиты ...> и чтобы некоторые из нас, нотариусов, пошли туда с ними.

Благодаря этому четверо защитников смогли посетить все темницы; их единодушно избрали как представителей, не назначив, однако, прокурорами.

7 апреля Пьер Булонский, которого предыдущая его деятельность делала как бы глашатаем, вслух зачитал перед комиссией защитительную речь, представленную им как простой ответ. Он сказал, что король, обманутый клеветниками, ввел в заблуждение Папу и что таким образом оба они обмануты ложными свидетельствами. Пьер горячо оспорил "публичную диффамацию" существенный факт, коль скоро дело ведется против ордена Храма. [559] В самом деле, если Ногаре и изложил эту клевету, то подтвердить ее мог только посредством сфабрикованных писаний, таких, как памфлет "Прошение французского народа", произведение легиста Пьера Дюбуа.

Жан Монреальский, престарелый командор Авиньонского Дома, представил защитительную речь, написанную по-французски и раскрывающую состояние привилегий, предоставленных ордену Святым престолом; он утверждал, что многим помешали приехать в Париж в качестве свидетелей.

Уполномоченные отвергли все аргументы защитников. По их словам, тамплиеры находились в темницах Папы, а их имущество - в его руках. Справедливость диффамации не подлежит сомнению, ибо ее подкрепляет булла "Facient misericordiam". Ни на какую привилегию нельзя было бы сослаться в противовес инквизиторам, расследующим вопрос о ереси. Но в ответ на множество прошений, представленных заключенными, уполномоченные смогли только констатировать, что "сии вещи выходят за рамки их собственной власти, но они с удовольствием попросят ответственных лиц сотворить для указанных братьев всяческое добро, какое смогут, и обращаться с ними человечно и уважительно ...>" - заключение, которое не оставляло больше сомнений в несостоятельности церковной власти.

Однако Жан де Жанвиль и Филипп де Воэ посчитали целесообразным найти двух свидетелей вне ордена. 13 апреля Жискар де Марзиак, престарелый сенешаль Тулузы и ректор университета в Монпелье, прибыл рассказать трагикомическую историю своего племянника Гуго Маршана, сорокалетнего студента права, которого дядюшка посвятил в рыцари и понудил вступить в орден Храма. Гуго был там крайне несчастен; он велел изготовить печать с надписью Sigillum Hugonis perditi [печать пропащего Гуго (лат.)], которую, вздыхая, показывал друзьям. Впрочем, он пробыл у тамплиеров только месяц, потом вернулся в свою семью и через восемнадцать месяцев умер. Как утверждал Жискар, он верил в ту пору, когда племянник называл себя погибшим, что это "по причине самоистязания, которому следовали тамплиеры", но разоблачения процесса открыли ему глаза.

Повествование о несчастьях семьи Марзиак объясняет этот странный рассказ лишь частично. В разгаре дела епископа Памье сенешаль был смещен с должностей и судим за "нарушения своих обязанностей и различные злоупотребления"; король переусердствовал в приговоре, лишив Жискара и обоих его братьев всего их имущества. Обвиненный твердил о своей невиновности, и папа Климент ходатайствовал за него. [560] Выступление Марзиака на процессе тамплиеров представляется более понятным, если учесть, что его собственное будущее зависело от возможного королевского прощения, которое он и получил в следующем году. Очевидно, что превратности судьбы заставили Гуго сменить удобную жизнь вечного студента на монашеское состояние, в котором он совершенно не преуспел. И то, что тамплиеры позволили ему уехать и что он никогда не сделал никаких разоблачений - даже на смертном одре, - указывает, как кажется, на то, что ему нечего было разоблачать...

Другое, "часто упоминаемое и малопонятное", свидетельство Рауля де Преля, нотариуса, имеет такое же простое объяснение. Нотариус, бывший другом Жерве де Бове, командора Лаона, поведал, что последний сказал ему, будто "есть некое малое собрание статутов его ордена, которое он покажет охотно, но другое, более секретное, он не позволит увидеть ни за что на свете". С одной стороны, речь идет о латинском уставе (узаконенном Собором в Труа), который существовал во многих экземплярах и в общем был известен; с другой стороны, о "Своде", или внутренних статутах ордена Храма, о которых не сообщалось никому вне ордена и которые находились только у бальи и главных командоров. [561]