ИСТОРИЯ ОРДЕНА ТАМПЛИЕРОВ

Ясно, что эти свидетельства оказали действие на некоторых уполномоченных, которые отныне руководили допросами с большей мягкостью и пониманием. Если бы Жак де Моле в ходе второго допроса говорил с таким же чистосердечием, расследование могло бы принять иной оборот. Но после трех дней размышлений магистр возвратился еще более нерешительным, чем когда-либо, а в присутствии Гийома де Ногаре, явившегося наблюдать за свидетельскими показаниями, не было ничего успокаивающего. Моле подчеркнул, что он всего лишь бедный и необразованный (не знающий латыни) рыцарь, уяснивший, однако, что Папа оставил за собой право судить его вкупе с некоторыми великими бальи; ввиду этого, сказал он, говорить он будет только в присутствии Святого Отца. Тем самым магистр еще раз упустил возможность защитить орден Храма.

Продолжение расследования было перенесено на 3 февраля, но и в этот день дело, кажется, все еще не сдвинулось с мертвой точки. Жиль Эйслен отпросился; ему только что поручили охрану печати во время отсутствия Гийома де Ногаре, вызванного в Авиньон в связи с процессом, касающимся Бонифация VIII, [556] Ногаре и Плезиан отбыли, будучи в немилости, и возможно, они сами об этом уже знали, ибо Филипп IV, находивший, что с него достаточно, обязал их вести тяжбу как частных лиц, не позволив пользоваться во время дебатов королевским именем или авторитетом перед Курией.

Уполномоченные снова запаслись терпением до 6 февраля, - дня, когда потянулась вереница свидетелей, и резкий спад напряжения касался связанным с отъездом королевских легистов. Но равным образом очевидно, что люди короля уже занимались узниками, и только "смирившиеся", исповедь которых свидетельствовала о покорности, были приведены для дачи показаний.

В первый день были представлены шестнадцать тамплиеров, из которых пятнадцать пожелали защищать орден Храма. На следующий день их было тридцать три - двадцать два сержанта, два капеллана и - единственный в своем роде факт - семь лимузенских рыцарей, среди которых одному, Бертрану де Сартижу, принадлежит в дальнейшем значительная роль. 9 февраля комиссия допросила пятьдесят защитников, почти исключительно братьев-сержантов. Вероятно, многие из этих людей, простых и глубоко благочестивых, уповали на что-то вроде победы на "Божьем суде", полного очищения, которое бы громогласно провозгласило невиновность тамплиеров и привело бы в замешательство клеветников.

С 10 до 19 февраля свидетельств в защиту ордена становилось все больше. 14 февраля двое тамплиеров, заключенных в темницу в Сансе, предъявили составленное для них письмо Жана де Жанвиля, где говорилось о "доброй исповеди". С этим письмом они должны были сообразовываться, и оно же угрожало костром, ежели они не будут строго придерживаться его; один из них, Лоран де Бон, командор Эпейи, в самом деле был заживо сожжен три месяца спустя. [557]

Жан де Жанвиль и его коллега Филипп де Воэ, видимо, почувствовали тогда, что дела идут слишком быстро; они представили нескольких свидетелей, то ли нерешительных, то ли враждебно настроенных; среди прочих - казначея ордена Храма Жана де Ла Тура и старого духовника короля Гийома д'Арбле. В тот же день вернулся Моле, дабы умолить комиссию написать Папе, - с целью призвать в Курию сановников ордена Храма, пока еще не слишком поздно.

Однако, если великие бальи хранили молчание, простые бальи ордена Храма с великой отвагой брали на себя его защиту. В четверг 14 марта папские уполномоченные заставили вызвать восемьдесят тамплиеров, чтобы зачитать им составленный против их ордена обвинительный акт. Этот труд, состоящий из ста двадцати семи статей и проверенный Ногаре, обобщает чудовищные утверждения, составленные таким образом, чтобы предоставить обвинителям возможность всякий раз, когда они сочтут необходимым, менять позицию. Там можно было различить и осколки извращенной правды: веревку, носимую как знак целомудрия, поцелуй вступающего, даваемый в момент пострижения, тайну, которой тамплиеры окружали свои капитулы, и "прощение", предоставленное командору, который председательствовал на дисциплинарных собраниях. Как и для обвинения папы Бонифация, Гишара или Бернара Сессе, Ногаре умело смешивал подлинные, но легко объяснимые и бесцветные факты с обвинениями невероятными, но недоказанными и потому более трудными для опровержения!