История осады Лиссабона

Иные писатели, по благоприобретенному убеждению ли, по природному ли свойству душевной организации, мало склонной к терпеливому вопрошанию, терпеть не могут одно очевидное обстоятельство: связь меж тем, что мы называем причиной, и тем, что зовем следствием, не всегда линейна и ясно выражена. Они уверяют – и не без резона, – что с тех пор, как стоит мир, от начала времен, хоть и неизвестно, когда именно они начались, не было еще ни единого следствия, не имевшего причины, а всякая причина, по предопределению или по простому механическому действию, производит и будет производить последствия, которые – а это важно – происходят моментально, хотя самый момент перехода причины в следствие может и быть укрыт от взора наблюдателя или приблизительно восстановлен лишь много времени спустя. Помянутые авторы, отчаянно рискуя, идут и дальше и уверяют, что все те причины, которые сейчас можно увидеть и определить, уже произвели свои следствия и нам остается лишь дождаться их проявлений. Утверждают они также, что и все следствия, уже проявившиеся или еще дремлющие, имеют свои необоримые причины, несмотря на то что бесчисленные виды нашей неспособности не дают нам идентифицировать их и вывести связь, не всегда линейную, не всегда явную, как уже было сказано в начале. А теперь, говоря по-человечески, не дожидаясь, пока эти заковыристые рацеи заведут нас в такие дебри, как доказательство возможности лейбницева мира или кантианской космологии, где нам бы пришлось в глаза спросить Бога, существует ли Он или морочит нам голову невнятицами и недомолвками, недостойными верховного существа, которое обязано выражаться ясно и поступать прямо, так вот, если высказаться попросту, вышеуказанные авторы советуют нам не заморачиваться завтрашним днем, поскольку так или иначе все, что должно произойти, уже произошло, и противоречие здесь кажущееся, ибо если нельзя вернуть камень в швырнувшую его руку, он непременно угодит нам в голову и даже разобьет ее, если прицел был хорош, а мы по беспечности или по невниманию вовремя не пригнулись. Итак, жить – не то что трудно, а почти невозможно, особенно в тех случаях, когда причина не видна, а следствие донимает нас, допытывается, требует, чтобы мы объяснили его до оснований, до корней, а также и как причину, в свой черед образовавшуюся, а поскольку всем известна эта кадриль, то нам и только нам надлежит отыскивать смыслы и определения, тогда как хотелось бы всего лишь тихо смежить вежды и пустить на самотек все происходящее в мире, который куда больше правит нами, чем позволяет править собой. Если подобное произойдет, если перед глазами у нас окажется то, что по всем приметам будет иметь вид следствия, и мы не распознаем в нем причину, ближайшую или отдаленную, останется нам лишь приноровиться к нему, дать, как говорится, времени время, раз уж человеческая порода, о которой, припомним, кстати, хоть, может быть, и не вполне к месту, не существует иного мнения, кроме ее собственного, обречена бесконечно ждать следствия и бесконечно искать причины, чем по сию, по крайней мере, пору бесконечно занималась.

И этот более чем уместный вывод, приостановивший плавное течение нашего повествования, искусным маневром выводит нас вновь к корректору Раймундо Силве в тот самый миг, когда он исполнял некое деяние, о мотивах коего мы не могли сообщить читателю, поскольку были погружены во всеобъемлющее исследование причинно-следственных связей, которое, по счастью, прервалось вовремя, не успев еще глубже увязнуть в парализующей трясине онтологической тягомотины. Деяние это, как и все прочие, есть следствие, но вот причина его, вполне вероятно неясная для самого Раймундо Силвы, нам лично представляется непостижимой, ибо невозможно понять, приняв в расчет известные нам обстоятельства, зачем этот человек вылил в кухонную раковину благодетельный флакон бальзама, с помощью которого противостоял безжалостному времени. Так или иначе, при отсутствии объяснений, представленных им самим, и не желая выдвигать скороспелые гипотезы и неосновательные суждения, мы сталкиваемся с невозможностью установить ту желанную и успокоительную прямую связь, которая превращает каждую человеческую жизнь в неразрывно-прочную вереницу фактов, безупречно расчисленных и логически выстроенных. Удовольствуемся же за неимением лучшего, пока по крайней мере, сведением о том, что Раймундо Силва наутро после своего похода в издательство и мучительно-бессонной ночи вошел в кабинет, вынул из потайного ящика краску для волос и, позволив себе кратчайший миг последнего колебания, опорожнил склянку в раковину, а потом пустил воду, обильной струей менее чем за минуту смыв с лица земли – в буквальном смысле – хитроумную жидкость, неудачно обозначенную как Источник Юности.