История осады Лиссабона

Ну а в нашем с вами случае, то есть в истории с осадой Лиссабона, любое предупреждение было бы излишне, и не потому лишь, что все горшки были переколочены после взятия Сантарена, но и потому, что чересчур уж явные и очевидные намерения выказал тот, кто собрал за дальними холмами столь многочисленное войско, а еще сколько-то дивизий не прибавил к нему исключительно по причине типографской опечатки и уязвленного тщеславия. Но впрочем, даже и в таком положении, а вернее, в таком положении – особенно следует уважать и исполнять формальности, приноравливая их к каждой отдельной ситуации, и потому король решил отправить парламентерами дона Жоана Пекулиара и дона Педро Питоэнса с подобающей свитой и надлежащим вооруженным конвоем, нужным сколько для торжественности, столько и для безопасности. Во избежание погибельного предательства с противной стороны решено было на тот берег не переходить, ибо не надо быть стратегом масштаба Наполеона или Клаузевица, чтобы понимать: если мавры на своем берегу захотят захватить посланцев, а те попытаются убежать, река воспрепятствует любой попытке быстрого отступления, тем паче что ударные отряды мусульман, совершив обходной маневр, к этому времени уже наверняка уничтожат баржи. Вот поэтому наши повернули там, где было им сказано повернуть, проследовали вниз по улице Тайпас до самой Салитре, а потом, с естественным страхом, присущим всякому, кто вступает на вражескую землю, зашлепали по грязи в сторону улицы Претас, то поднимаясь, то опускаясь, сперва по Монте-де-Санта-Ана, потом по улице Сан-Лазаро, вброд перешли ручей, текший от улицы Адмирала Рейса, и, уже едва волоча ноги от усталости, побрели дальше, да кто же это выдумал – покорять город, где косогор на косогоре, – потом по улице Кавалейрос и Калсада-де-Санто-Андре дошли наконец до ворот, ныне именуемых невесть почему в честь Мартина Мониза. Путь долог, и еще тяжче делается от зноя, хотя вышли спозаранку, и мулы все в пене, и взмылены немногие лошади, которым приходится, пожалуй, еще хуже, чем их родичам, потому что они их гораздо нежней и далеко не так выносливы. Что касается пехоты, то пехота буквально обливается потом, но не жалуется, а покуда все ждут, когда откроются ворота, думает только об одном: неужто же после такого адского пекла придется еще и малость подраться. Здесь и Могейме, его тоже включили в состав отряда, а впереди, у стремени архиепископа, видим мы и Мема Рамиреса, вот ведь какое примечательное совпадение, в один и тот же исторический момент оказались рядом двое главных действующих лиц лестничного эпизода, причем оба оказали решающее воздействие на развитие его – до тех пор, впрочем, пока не будет досконально установлено, кто же у кого стоял на плечах. Все, кто направляется на эти переговоры, – португальцы, ибо государю показалось, что нехорошо будет использовать чужестранцев в таком деле, как ультиматум, хоть и есть, заметим мимоходом, серьезные сомнения в том, что в жилах архиепископа Браги течет наша, лузитанская кровь, но, впрочем, еще в те отдаленные эпохи возник и до нашего времени продержался обычай радушно принимать у нас людей со стороны, назначать их на ответственные посты, осыпать милостями, а что до этого дона Жоана Пекулиара, то он патриотической своей деятельностью воздал за все милости сторицею. Если же он все-таки, как уверяют иные, португалец родом из Коимбры, можно рассматривать его как первопроходца наших миграционных потоков, поскольку всю свою юность провел во Франции, где получал образование, и вот здесь следует отметить значительное изменение тенденций мотиваций переезда в эту страну, которая ныне стремится использовать нас plutôt[24] на работе самой грязной и тяжелой. Ну а чужестранцем несомненным, хоть он как бы не в счет, поскольку не парламентер и не конвойный, а выполняет некое особое поручение, следует признать этого вот рыжего веснушчатого монаха, вон он, сейчас мы слышим, как к нему обращаются: Рожерио, а на самом деле зовут его Роджером, что оставляло бы открытым вопрос о его национальной принадлежности – то ли англичанин он, то ли норманн, – если бы вопрос этот хоть в малейшей степени имел отношение к теме нашего повествования. Епископ Порто предупредил его давеча, чтобы готов был записывать, из чего мы заключаем, что исполнял этот Рожерио или Роджер обязанности хрониста, и он сейчас подтверждает это извлеченными из сумы письменными принадлежностями – палочками да табличками, – потому что от спотыкливой рыси мула прольются чернила, разбредутся в разные стороны буквы, и все это, вы уж сами поняли, уловки рассказчика, озабоченного правдоподобием сильнее, нежели правдой, которую считает недостижимой. Этот самый Рожерио не знает ни слова по-арабски, как и по-галисийски, но в данном случае невежество помехой не станет, потому что все переговоры, где бы ни велись они и, добавим, куда бы ни вели, неизменно ведутся на латыни, спасибо синхронным драгоманам. По-латыни будет говорить архиепископ Браги, на арабский переведет его один из сопровождающих его монахов, если, конечно, он не предпочтет прибегнуть к услугам Мема Рамиреса, представителя нашей славной армии, уже успевшего доказать свою более чем достаточную состоятельность, потом ответит ему на своем языке мавр, которого тот же или иной монах перетолмачит на латынь и так далее, хоть и неведомо нам, найдется ли такой, кто изложит по-галисийски суть дела португальцам, знающим только один язык, чтобы те не оставались в неведении о ходе беседы. Так или иначе, сомнению не подлежит одно: со всеми этими проволочками, если речи будут долгими, мы здесь прокукуем до вечера.