В день, который турецкие историки вспоминают как 31 марта 1909 года (на самом деле 13 апреля по григорианскому календарю), начался контрпереворот. В его основе лежал традиционный союз между недовольным духовенством и недовольными войсками. На сей раз это были военнослужащие Первой армии, размещенные в Стамбуле, и легкая пехота Третьей армии, находившейся в Фессалониках. За полгода до этих событий легкая пехота Третьей армии получила известность, когда некоторое количество ее расквартированных в Стамбуле военнослужащих усмирило взбунтовавшихся солдат, которые отказались ехать на продолжавшуюся тогда войну в Йемене. В середине марта 1909 года их снова вызвали, на этот раз для того, чтобы подавить мятеж размещенных во дворце Йылдыз албанских войск, которые отказывались служить вместе с анатолийскими войсками. Оказавшись свидетельницами прибытия пехоты Третьей армии, женщины гарема, предчувствуя, что будет кровавая баня (а она несомненно должна была произойти), подняли визг, что привело к отмене приказа открыть огонь: напряженная обстановка была разряжена без единого выстрела. Но теперь раздраженные войска вышли из своих казарм, находившихся на другой стороне Золотого Рога, и хлынули в Старый город. На ипподроме, который в прошлом был ареной многочисленных мятежей, они присоединились к другим недовольным. Конечным пунктом их маршрута был уже не дворец Топкапы, а здание парламента, до которого было рукой подать. Постепенно поступали известия о том, что военнослужащие Первой армии и пехотинцы Третьей взяли под арест своих офицеров. Лозунгом, который их вдохновлял, когда они маршировали по городу, был призыв к восстановлению исламского права. Мятежные войска утверждали, что при реформаторском режиме, которому служила армия, им не давали времени на религиозные обряды. Абдул-Хамид всегда отдавал предпочтение офицерам, выдвинувшимся из рядовых: он считал их более консервативными и менее склонными к либерализму. Многие из таких офицеров были исключены из рядов КЕП после революции 1908 года, во главе которой стояли выпускники военной академии, а не выходцы из низших чинов. Обездоленные, которые теперь пытались наверстать упущенное, имели такое же социальное происхождение, как и присоединившиеся к их протесту представители духовенства среднего и низшего уровня. В тот период, когда в империи происходили перемены, эти священнослужители быстро теряли свою роль в общественной жизни. После того как военнослужащим, находившимся в регионах с особо неблагоприятным для здоровья климатом, таких как Ирак и Йемен, срок воинской службы был уменьшен до двух лет, стали распространяться слухи, что в целях увеличения численности личного состава в армию, впервые за всю историю империи, будут призываться учащиеся богословских школ. Это только подлило масло в огонь.
Толпа требовала головы высокопоставленных политиков, входивших в КЕП. Шейх-уль-исламу, который выступал в роли посредника, передали пять требований: уход в отставку великого визиря, военного министра и председателя парламента; смещение некоторых видных деятелей КЕП; полномасштабное применение исламского права; увольнение офицеров, которые были выпускниками военных академий, и восстановление в должностях тех, кто начинал карьеру с низших чинов; и обещание султана, что он не будет никого наказывать. Затем последовала стремительная развязка ситуации, в которой противоборствующие стороны оказались 13 апреля: правительство ушло в отставку, бунтовщики были помилованы, а султан пообещал уделять гораздо больше внимания исламскому праву. Некоторые историки считают этот контрпереворот делом рук Абдул-Хамида и его придворных, поскольку за «инцидентом 31 марта» явно стояли члены османской династии, среди которых был один из сыновей султана и один из его племянников, а также высокопоставленные придворные. Они же принимали участие и в планировании последствий контрпереворота.