История отечественной философии XI-XX веков

Шестов выдвигает тезис о принципиальной несовместимости философии и науки. В философии исходным пунктом должен быть человек, «философия должна начинаться там, где возникают вопросы о месте и назначении человека в мире, о его правах и роли во Вселенной и т. д.»1245. А объективная наука не может решить проблем, стоящих перед человеком, так как человек вообще недоступен научному познанию как таковому. Философия, считает мыслитель, должна исходить из предпосылок, прямо противоположных научным. Она не наука, а «искусство, стремящееся прорваться сквозь логическую цепь умозаключений и выносящее человека в безбрежное море фантазии, фантастического, где все одинаково возможно и невозможно»1246. Кроме того, философия должна быть философией человека, а его можно понять, «лишь живя всей его жизнью, сходя с ним во все бездны его страданий, вплоть до ужаса отчаяния, и восходя до высших восторгов художественного творчества и любви»1247.

Свою философию Шестов называл философией трагедии. По его мнению, истинная философия не может не быть философией трагедии, так как она должна отражать жизнь, полную страданий. Трагедия и есть переживание страданий, безнадежности, одиночества, «когда человек вдруг, к своему ужасу, видит, что все красивое a priori было ложью, тогда впервые овладевает им тот безудержный дух сомнения, который в одно мгновение разрушает стены старых воздушных замков. Сократ, Платон, добро, гуманность, идеи… бесследно исчезают в пространстве, и человек перед лицом своих ужаснейших врагов (скептицизм и пессимизм) впервые в жизни испытывает то страшное одиночество, из которого его не в силах вывести ни одно самое преданное и любящее сердце. Здесь-то и начинается философия трагедии. Надежда погибла навсегда, а жизнь есть, много жизни впереди»1248. Такое противопоставление науки и философии привело мыслителя к противопоставлению научных и философских истин. Он считает, что истина по своему существу не может быть объективно-всеобъемлющей и обязательной для всех. Общедоступными, самоочевидными истинами, пропитанными утилитаризмом, закрывающими от человека все необычное в мире, занимается наука. Предметом же философии должно быть такое знание, к которому можно приобщиться, но которое невозможно передать всем, т. е. превратить в проверенные и доказательные общеобязательные суждения. Человек должен истину не знать, а находиться в ней, т. е. она неотделима от его существования как форма психического состояния личности, она акт его индивидуального творчества и имеет личностный характер. Философ не останавливается перед крайним релятивизмом, заявляя, что «истин столько, сколько людей на свете»1249. Но и этого ему кажется недостаточно, и спустя несколько лет он добавляет: «истин больше, чем людей, ибо один и тот же человек сегодня думает так, а завтра иначе»1250.

Истина открывается не всем, но лишь отдельному человеку, когда он погружен в одиночество, когда он не связан ни с обществом, ни с людьми никакими узами, когда все законы, придуманные людьми, перестают тяготеть над ним. «Когда человеком овладевает отчаяние, а безнадежность существования становится его действительностью, тогда человеку открываются величайшие истины»1251. Один из основных аргументов Шестова против разума состоит в том, что разум действительное делает вечным, неизменным. Разум стремится не узнать действительность, а понять ее, т. е. принять, оправдать, приспособиться к ней.

Классический рационализм рассматривал свободу как познанную необходимость: достаточно человеку познать, что необходимость есть необходимость его собственного разума, как он освободится от порабощения внешней необходимостью. Средством достижения свободы он объявил разум, познание. Но дело в том, что преодоление необходимости лишь в мысли не есть преодоление ее в действительности. Это хорошо почувствовал Шестов. Просто знание еще не дает свободы. Знание немыслимо без идеи необходимости, исключающей свободу. Свободы можно достичь только вопреки разуму и знанию.

Разумной общеобязательной истине Л. Шестов противопоставляет истину Откровения, преимущество которой в том, что она не носит принудительного характера, свободно принимается или не принимается.

Истина Откровения, постигаемая через причастие к Божественному, не может принять форму общеобязательного суждения. Божественное не может быть выражено в идее, принципе, утверждении. Если научная истина общезначима и может быть передана и сообщена другим, то «личная» истина принадлежит только ее творцу и при первой же попытке передать ее другим перестает быть истиной. Истины Откровения «только на мгновение вспыхивают и тотчас гаснут», они не нуждаются в общем признании и какой-либо проверке, Кроме того, Откровения появляются на свет «голыми», без словесной оболочки, и облечь их в слова очень трудно, это целое искусство.