История отечественной философии XI-XX веков

Большую роль в распространении естественнонаучных и философских знаний играла издательская деятельность Академии наук. Из года в год росло количество опубликованных книг и тиражи: за три года (1750–1753) они выросли в 2,5 раза: с 54,5 тыс. до 133 тыс. экземпляров. При этом первое место по количеству занимали книги по литературоведению, второе – по естественным наукам, третье – по философии и истории203. Наибольший резонанс имел перевод естественно-научных трудов европейских ученых. О значении изданий книг французских ученых современный исследователь пишет: «…переведенные во второй половине XVIII в. с французского языка естественно-научные труды доносили до русского читателя современные научные идеи, знакомили с достижениями ученых Франции и других европейских стран, помогли освобождаться от все еще бытовавших заблуждений и устаревших представлений о мире и человеке»204.

Научный потенциал Петербургской академии набирал силу, росли ее контакты с иностранными учеными, о чем говорит, например, круг ее почетных членов (Х. Вольф, И. Бернулли, Ф. Вольтер, Д. Дидро, П. Мопертюи, Р. Реомюр, Ж. Д’Аламбер, К. Линней, Б. Франклин) и избрание ведущих ученых России в члены иностранных академий.

Интенсивная научная деятельность Петербургской академии постепенно ликвидировала отставание России в исследовании естественно-научных проблем, в подготовке научных кадров. Уже в середине XVIII в. в России начало работать немало выдающихся русских ученых-естествоиспытателей: М. Е. Головин, В. Ф. Зуев, П. Б. Иноходцев, С. К. Котельников, С. П. Крашенинников, И. И. Лепехин, С. Я. Румовский и др. Самым известным из них является выдающийся ученый-энциклопедист, создатель «корпускулярной философии» М. В. Ломоносов.

Михаил Васильевич Ломоносов родился 8 (19) ноября 1711 г. в деревне Мишанинской Архангельской губернии в семье зажиточного помора, свободного от крепостной зависимости. До 19 лет он помогал отцу в его торговых и промысловых операциях.

Ломоносов-юноша с начатками математических и естественнонаучных знаний познакомился по «Арифметике» Леонтия Магницкого. Проштудировал он также «Славянскую грамматику» Милетия Смотрицкого и «Псалтырь» Симеона Полоцкого, которые он считал «вратами своей учености»205. Чтение этих книг определило его тягу к приобретению еще больших знаний и учености. Обучавший мальчика дьяк Семен Сабельников внушал ему, что «для приобретения большего знания и учености требуется знать язык латинский, а этому можно обучиться только в Москве, Киеве и Петербурге»206.

Получив паспорт, в декабре 1730 г. Ломоносов с рыбным караваном уходит в Москву, где, выдав себя за дворянского сына, поступает в Славяно-греко-латинскую академию. Природная любознательность, ненасытное стремление к знаниям позволили ему пройти курс младших классов («школ») за полтора года вместо четырех.

Ощущая недостаток знаний, получаемых в Славяно-греколатинской академии, Ломоносов в 1734 г. предпринял попытку перевестись в Киевскую духовную академию, где надеялся эти знания получить. Но в ней, как пишет один из его первых биографов, «против чаяния своего нашел пустые только словопрения Аристотелевой философии: не имея же случая успеть в физике и математике, пробыл там меньше года, упражняясь в чтении древних летописцев и других книг, писанных на славянском, греческом и латинском языках»207. Вернувшись в Москву, уже в 1735 г. в предпоследнем («философском») классе Славяно-греко-латинской академии Ломоносов приступает к изучению логики, физики и метафизики, представлявших собой схоластическое изложение аристотелизма.

Изучение Аристотеля, без сомнения, имело для Ломоносова некоторое позитивное значение, поскольку воспитывало уважение к логически точному определению понятий, к их последовательному, непротиворечивому изложению. Однако будущий ученый избежал схоластического, слепого поклонения учителю. В предисловии к переведенной им в 1748 г. вольфианской «Физике» он так определяет свое отношение к аристотелизму: «Я не презираю сего славного и в свое время отменитого от других философа, но тем не менее без сожаления удивляюсь тем, которые про смертного человека думали, будто бы он в своих мнениях не имел никакого погрешения, что было главным препятствием к приращению философии и прочих наук, которые от ней много зависят»208.