История отравлений. Власть и яды от античности до наших дней

Очевидно, такие же пропагандистские цели вдохновляли и Франциска I после смерти дофина в 1536 г. Подлежавшим очернению врагом в этом случае являлся Карл Пятый, которого не удавалось победить на поле битвы. Оскорбленный император опубликовал письма с целью оправдания. А архиепископ Безансона кардинал Гранвель возмущался «речами и слухами», которые король Франции и его министры распространяли как в королевстве, так и в Германии, Италии, Англии, других странах христианского мира, а также за его пределами, приписывая отравление императору. Кардинал негодовал по поводу «невероятного извращения истины и злобного вымысла» и начинал контратаку. Его инсинуации, касавшиеся коварных привычек французского двора, возможно, намекали на пресловутое отравление Карла Гиеньского его братом. Кардинал утверждал, что обыкновения эти живы, и намекал, что убийство мог совершить младший сын Франциска I Генрих. Это дело великолепно показывает, как в целях дипломатической пропаганды использовались и сама подозрительная смерть, и взволнованность, спровоцированная ссылками на употребление яда.

Во второй половине XVI в. известные модели использовались в новом политическом контексте. Протестантские правители не отказывали себе в удовольствии изобразить сторонника папства – главным образом, испанского короля – отравителем. Статхаудер Соединенных провинций и протестант Вильгельм Оранский сразу после организованного Испанией неудачного покушения утверждал в «Апологии» (1581 г.), что Филипп II среди прочих уничтожил своего сына Карлоса, который в 1568 г. таинственным образом умер в тюрьме. В 1582 г. в Брюгге вышла маленькая брошюрка, частично воспроизводившая ту же аргументацию, но расширявшая поле злодеяний Габсбургов. Она называется «Истинный рассказ о том, что приключилось в городе Брюгге в 1582 г., ибо король Филипп Испанский снова использовал предателей и убийц, дабы лишить жизни герцога Брабанта, Анжу, Нассау… вместе с принцем Оранским – ядом или каким-либо иным способом». Речь здесь шла о Франциске, брате Генриха III, которого Нидерланды избрали своим монархом. Воспроизводилась классическая аргументация: не умея победить герцога Анжуйского на поле сражения и не имея законных возражений против восшествия его на престол, испанский король решил избавиться от соперника другим способом. До этого Филипп уже отравил жену Елизавету Валуа и сына Карлоса, а впоследствии предполагал совершить такое же покушение на жизнь короля Португалии.

Дискредитация Филиппа II как бессовестного тирана имела целью испортить его репутацию в глазах находившихся под его властью фламандцев, чтобы они присоединились к восставшим северным провинциям. Кроме того, эта пропаганда могла способствовать сплочению англичан вокруг королевского правительства против Испании. Фаворит Елизаветы граф Эссекс изо всех сил стремился избежать англо-испанского сближения и организовывал разоблачительную кампанию против монарха-католика. Англия официально потребовала от Филиппа II выдачи сообщников заговора 1594 г., которые находились на континенте, однако требование сочли оскорбительным. Оно и на самом деле преследовало скорее цель распространения сведений о заговоре. В 1595 г. появился трактат о тайных замыслах короля Испании против королевы, в котором среди других примеров приводилось дело Лопеза. В 1597 г. нападки возобновились в связи с делом Эдварда Сквайра[11] поскольку за деятельностью иезуитов видели руку испанского короля. После казни преступника распространялось письмо, разоблачавшее злодеяние и тех, кто его задумал. Автором, скорее всего, являлся Бэкон.

Подобные враждебные Испании настроения были характерны не только для протестантских стран. В 1590 г. скончался Папа Сикст V. Французская монархия, поддерживавшая с ним хорошие отношения, немедленно обвинила в преступлении Испанию, король которой в шутку называл яд «requiescat in pace» (почиет в мире).

Weltanschauung (взгляд на мир) через призму яда

До сих пор речь шла о конкретных обвинениях, влиявших на общественное мнение и соответствовавших целям внешней политики. Однако одновременно с этим складывался и общий идеологический подход, приписывавший одним людям натуру отравителей, а другим – добродетель неприятия яда. Мир делился, таким образом, на народы, отравлявшие других и самих себя, и народы, порядочные и добродетельные.