История отравлений. Власть и яды от античности до наших дней

В конце правления Людовика ХIV политические чистки сходили на нет, однако все большую роль играла ядовитая клевета, порожденная обвинениями в отравлениях. В 1711–1714 гг. один за другим умерли сын, старший внук и его супруга, старший правнук и младший внук короля. Трагические события наталкивали на мысли об отравлении. Подозрения ловко разжигали враги Филиппа Орлеанского, сына младшего брата монарха и принцессы Пфальцской. Будущий регент и в самом деле соединял в себе черты, удобные для таких инсинуаций. Во-первых, он являлся отпрыском принца, в свое время замешанного, по слухам, в отравлении своей первой супруги. Во-вторых, он серьезно интересовался экспериментальными науками, и прежде всего химией. В его дворце Пале-Руаяле имелась лаборатория, в которой работал Хомберг, совершенно некстати оказавшийся зятем врача скончавшегося дофина. В-третьих, он заказывал в Голландии загадочные вещества, предназначенные для сомнительных опытов. По салическому закону племянник Людовика XIV достаточно далеко отстоял от трона, однако кончины прямых наследников приближали его к трону. Врагами Филиппа Орлеанского при дворе являлись герцог Мэнский, узаконенный внебрачный сын монарха, а также воспитавшая этого принца мадам де Ментенон, морганатическая супруга короля, особа резкая и мстительная, большая мастерица плетения интриг. Ко всему прочему добавлялось ставшее притчей во языцех невежество врачей. Собственную некомпетентность они охотно прикрывали ссылками на яд. И все эти обстоятельства соединились против Филиппа.

9 апреля 1711 г. королю сообщили о болезни наследника, 49-летнего Великого дофина. Врачи высказывались двусмысленно, утверждая, что «в этой болезни присутствует яд». Однако речь пока шла не о криминальном отравлении, а о соответствующем понимании происхождения болезней. В трактате о лондонской чуме Натаниела Ходжа 1665 г. говорилось, что она имеет ту же природу, что и яд, и обязательно входит в состав всех ядов. Когда через два дня Великий дофин скончался, его главный медик Буден публично предупредил новую дофину, Марию-Аделаиду Савойскую, что ей, как и ее супругу, грозит смерть от яда. Все чувствовали себя подавленными и испытывали страх. Когда 5 и 18 февраля 1712 г. скончались молодой дофин и дофина, а вслед за ними, 28 февраля, их сын, маленький герцог Бретонский, появилась гипотеза, инкриминировавшая трагедию племяннику Людовика XIV. «Люди, обладающие черной душой, распространили по Парижу слухи, будто мой сын отравил дофина и дофину», – сообщала в одном из своих писем принцесса Пфальцская. Есть все основания полагать, что причиной смертей стали корь и скарлатина, однако врачи дофины ссылались на «очень тонкий и сильный яд, который, как ярко пылающий огонь, выжег все внутренние органы ее [дофины] тела», и утверждали, что он якобы содержался в табаке, привезенном из Испании. Врачи Буден и Фагон безапелляционно и во всеуслышание продвигали версию о криминальном характере смерти принцессы, избегая таким образом необходимости за нее отвечать. Им возражал хирург Марешаль, заявляя, что к кончине дофины имел отношение только «естественный яд, порожденный заражением крови, которое вызвано острой лихорадкой». Убеждая короля в отравлении принцев, придворные отравляли его самого, сея беспокойство и подозрение. Людовик XIV, однако, не поверил.

Монарх отлично видел, что гипотеза отравления имела целью нанести ущерб герцогу Орлеанскому. При этом слух, распространявшийся также и за рубежом, изо всех сил поддерживали мадам де Ментенон и герцог Мэнский. Последний был заинтересован в исчезновении законных наследников и в дискредитации серьезных конкурентов, для того чтобы обрести право стать преемником своего отца (он его получил в июле 1714 г.). Благорасположенный к Филиппу Орлеанскому Сен-Симон даже называл герцога Мэнского вдохновителем преступлений. Однако так думали немногие. Освистанный во время похорон членов королевского дома, подавленный оскорбительными листками, которые развешивали на стенах его дворца («Вот где находят самые тонкие яды»), потрясенный герцог Орлеанский попросил короля заключить его в Бастилию, с тем чтобы публично доказать бессмысленность обвинений. Однако Людовик XIV не верил в виновность своего племянника и отказался арестовывать особу королевской крови, так же как и его протеже Хомберга.