История папства

Теперь речь пойдет о Марчелло Червини, гуманисте и ученом. Он переводил тексты с греческого на латынь, с латыни — на итальянский; он побывал епископом в трех епархиях, где, несмотря на долгие отлучки, неутомимо проводил реформы; он был одним из трех сопредседателей Тридентского собора; он реорганизовал Ватиканскую библиотеку. Когда в итоге короткого конклава, где вследствие противостояния французов и сторонников императора возникла патовая ситуация и в результате компромисса выбор остановился на его кандидатуре, он предпочел не изменять имя и стал папой Марцеллом II (1555). Это был реформатор до мозга костей. Расходы на церемонию интронизации он сократил до минимума, урезал свой штат как только мог. Непотизм до такой степени пугал его, что он запретил кому бы то ни было из своей семьи приезжать в Рим. На момент восшествия на папский престол ему было всего пятьдесят три года, и он мог совершить великие дела. К несчастью, всего через двадцать два дня после вступления в должность он перенес инсульт и скончался. Единственным дошедшим до наших дней памятником ему стала созданная Палестриной «Missa Papae Marcelli» («Месса папе Марцеллу»).

На момент избрания под именем папы Павла IV (1555-1559), происшедшего 23 мая, Джанпьетро Карафа исполнилось шестьдесят девять лет. Он стал самым старым папой XVI века, а также и наиболее устрашающей фигурой на Святом престоле. Его нетерпимость, фанатизм, отказ идти на компромиссы и даже слышать чьи бы то ни было мнения, не совпадавшие с его собственным, вызывали в памяти мрачное Средневековье. Он остановил работу Тридентского собора, заменив его комиссией, составленной из кардиналов и теологов; он ввел Индекс запрещенных книг, куда вошли все сочинения Эразма Роттердамского[245]; инквизиция снискала его особую симпатию, и он никогда не пропускал ее еженедельные заседания; наконец, он инициировал кампанию против евреев, наиболее жестокую за всю историю папства — до такой степени, что за пять коротких лет его понтификата еврейское население Рима сократилось вдвое.

Антисемитские настроения впервые дали себя знать в Риме вскоре после принятия христианства Константином Великим в IV веке; с каждым столетием они усиливались. Но именно при Павле IV евреев согнали в гетто, запретили торговать какими бы то ни было товарами, кроме продовольствия и поношенной одежды, оставили им по одной синагоге в каждом городе (в Риме семь синагог было уничтожено), заставили говорить только по-итальянски и носить желтые шапки при выходе на улицу. Булла «Cum nimis absurdum» («Ибо слишком абсурдно») 17 июня 1555 года, где устанавливались эти и многие другие ограничения, оставалась в силе три следующие столетия.

Следующим после евреев объектом ненависти Павла IV стали испанцы — что неудивительно, так как он происходил из старинного неаполитанского рода. Тем не менее его неумеренность, как всегда, завела его слишком далеко. Он не мог простить императору Карлу, что тот заключил Аугсбургский мир, уступив, согласно его условиям, лютеранам все территории Германии, где правители придерживались лютеранского вероисповедания (благодаря этому уладился раздиравший страну конфликт)[246]. Через два года, отказавшись от нейтралитета, которого придерживались его непосредственные предшественники, и не обращая внимания на тот факт, что теперь Карл стал рьяным поборником католической контрреформации, он вступил в союз с французским королем Генрихом II и объявил войну Испании. Результатом стала катастрофа. Испанский вице-король Неаполя, герцог Альба, двинул армию на север, и римляне приготовились к новой осаде; к счастью для папы, Альба проявил милосердие: он захватил Остию, но пощадил Рим. Великодушие герцога проявилось и в том, каковы оказались условия заключенного затем в Каве мирного договора. Однако сердце папы так и не смягчилось. Его ненависть к Габсбургам простиралась так далеко, что стала причиной его ссоры со снохой Карла, королевой Марией I Английской, вернувшей свою страну в лоно католицизма. Он заставил уважаемого всеми кардинала Поула сложить полномочия легата, призвал его в Рим, требуя от него ответа на обвинения в ереси, и вообще вел себя столь вопиющим образом, что его поступки во многом побудили королеву Елизавету — единокровную сестру и преемницу Марии — вновь ввести в Англии протестантизм.