История папства

"Мягкость" Каликста в немалой степени способствовала распространению христианства. Многие из отпавших возвращались в лоно церкви, однако становились предметом нападок со стороны строгих блюстителей старины. Их протесты сливались с недовольством еретиков и язычников. "Поток слов, писаний и посланий", хлынувший по адресу Каликста, отчасти и послужил поводом к точному установлению священных книг, содержание которых было объявлено каноническим11. Необходимо было положить конец беспрестанному и произвольному толкованию "божьего слова". До Каликста священной книгой считался лишь Ветхий завет. Новая религия в борьбе с гностицизмом и другими восточными учениями должна была найти опору в другом "завете" столь же священном, как и израильский. В Новый завет были включены четыре евангелия, соборные послания Павла, Петра, Иоанна и другие писания. Новый завет, служа как бы продолжением своего предшественника, считался, подобно ему, "боговдохновенным", а потому все его предписания с конца IV в. так же считались каноническими.

Письменное закрепление этого нового вероучения, вытесняя устное слово, усиливало в христианской среде роль ученых, в большинстве своем людей из зажиточных элементов, и оттесняла на задний план "нищих духом", т. е. обездоленную массу. По существу, "книга" возобновляла старую борьбу против пророков-энтузиастов, вещателей грядущего царства божьего. В ней заключены были новые по духу, канонизированные тексты: "Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человеко-угодники, но в простоте сердца, боясь бога" (Послание Павла к колоссянам, 3: 22). "Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу" (Первое послание Петра, 2: 18-20). Так рабство, утверждавшееся с помощью палки в дни господства языческого Рима, теперь, с распространением христианства, было возведено в нравственную обязанность, и раб заковывался в двойные цепи: железные и религиозные, становясь покорным орудием в руках господствующего класса и служившей ему церкви, ставшей теперь уже епископской. Союз государства с церковью означал отныне союз с епископами, которым вынуждена была подчиняться паства.

II

Ред.), завернутый в полотно, ты кто таков, любезнейший, и каким образом ты хочешь быть богом - ведь ты же лаешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис.- Ред.) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророками? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно - понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо"; "Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жертву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не остались бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга"12.

Это не были единичные голоса отдельных скептиков. Безверие охватило с I в. до н. э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу "Религиозные древности" грозным предупреждением, являющимся в то же время и предсказанием, что в Риме скоро религия погибнет "не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан", в особенности высшего общества, на которое обрушатся многочисленные бедствия, неизбежные спутники гибели религии; "крушение религии - факт не только неоспоримый, но и давнишний". Еще Катон утверждал, что два авгура12 без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древняя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плуты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жертвоприношения за его покровительство их "подвигам", собирали полный театр, и зрители награждали восторженными аплодисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: "В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего". Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпикуреец, смотревший на жизнь как на "молнию между двумя безднами бытия" и руководившийся девизом: "sibi vivere" (живи, пока живется).

Безверие образованного римского общества в годы зарождения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял собою "скопище вольноотпущенников и чужеземцев", Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания - к религии.