История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Однако что общего между этим обращением к одному из возможных читателей и действующими лицами нашей повести? Может, нам стыдно за Пена, что он купил белую шляпу и носит не такой строгий траур по матери? Но ни годы, ни погоня за богатством, ни какие-либо жизненные перипетии, даже самые волнующие и увлекательные, не изгладят из его памяти этот непорочный образ, не изгонят эту небесную любовь из святая святых его сердца. Если он поддастся злу, то, решившись глянуть в ее милые глаза, прочтет в них печаль; если поступит правильно, вытерпит боль или поборет искушение, ее непреходящая любовь одобрит его и пожалеет; если он падет — заступится за него; если затоскует — подбодрит: пребудет с ним всегда, пока он не перешагнет порог смерти, где нет больше ни греха ни скорби. Что это, пустые грезы, никчемные рассуждения праздного рассказчика? Разве не посещают и светского человека серьезные раздумья? Братья и сестры, спросите свое сердце и свою память: разве мы не живем в умерших, разве (говорю это с благоговением) не испытываем бога любовью?

Этих материй Пен нередко потом касался в задушевных беседах с Уорингтоном, и в памяти Джорджа мать Пенденниса была по справедливости причислена к лику святых. Счастлив тот, кому в жизни довелось встречать таких женщин! Небо посылает их нам как добрый дар, чтобы мы могли созерцать этот образ в его удивительной и трогательной невинности, любви и красоте.

Разумеется, если бы в разгар такой возвышенной беседы в комнату Пена вошел посторонний человек, например — майор Пенденнис, Артур и Уорингтон тотчас переменили бы тему и заговорили об опере, или о последних прениях в парламенте, или о том, что мисс Джонс выходит замуж за капитана Смита. Точно так же вообразим, что в дверь постучала Публика, прервала доверительный разговор между автором и читателем и просит нас вернуться к рассказу о земной жизни, конечно же, лучше известной и тому и другому, чем та иная жизнь, в которую мы только что заглянули.

Вступив во владение своим имуществом, Артур Пенденнис сперва повел себя скромно и непритязательно, чем заслужил одобрение Уорингтона. Зато майор склонен был обвинить племянника в низменных вкусах за то, что, став полноправным властелином, он не изменил соответственно свой образ жизни. По его мнению, Артуру следовало нанять приличную квартиру и каждый день появляться в парке верхом на породистой лошади или в нарядном кабриолете.

— Я слишком рассеян, чтобы править лошадьми в Лондоне, — отшучивался Артур. — Меня непременно задавит омнибус, либо моя лошадь сунет голову в карету, полную дам; а чтобы меня, как какого-нибудь аптекаря, возил слуга, это вам, дядюшка, едва ли желательно?

Нет, майору Пенденнису было отнюдь не желательно, чтобы его племянник походил на аптекаря: потомок знатного рода Пенденнисов не может так низко пасть. И когда Пен добавил все так же шутливо: "А между тем мой отец, наверно, сиял от гордости, когда завел двуколку", — старый майор смутился, закашлялся, и его морщинистое лицо залилось краской.

— Ты знаешь, что сказал Бонапарт, — возразил он, — "Il faut laver son linge sale en famille" [45]. Тебе совершенно незачем кричать на всех перекрестках, что твой отец был… был причастен к медицине. Он произошел из очень древнего, но обедневшего рода и был вынужден восстановить благополучие семьи способом, к которому и до него прибегали многие отпрыски лучших семейств. Помнишь, у Стерна, этого маркиза, который явился требовать обратно свою шпагу? Твою шпагу вернул тебе твой отец. Ты землевладелец, дорогой, ты, черт возьми, дворянин, не забывай об этом!

Тогда Артур коварно обратил против майора довод, который тот не раз приводил по поводу самого себя:

— В том обществе, в котором я, благодаря вашей рекомендации, дядюшка, имею честь вращаться, кому есть дело до моего мизерного состояния и захудалого дворянства? Тягаться с вельможами было бы с моей стороны просто глупо; все, чего они могут от нас требовать, это ловкость обхождения и приличные манеры.

— И тем не менее, голубчик, я бы вступил в какой-нибудь более изысканный клуб. Давал бы время от времени обеды, а гостей приглашал с большим выбором. И, уж конечно, съехал бы с этого ужасного чердака в Темпле.

И Пен пошел на компромисс: он переселился в третий этаж того же дома в Лемб-Корте, а Уорингтон остался в прежней квартире, так как друзья твердо решили не расставаться. Береги друзей молодости, читатель! Только в эту великодушную пору и завязывается настоящая дружба. Все знакомства более поздних дней — ничто перед нею, и рука твоя теряет силу после того, как ее в течение двадцати лет светской жизни вяло пожимали тысячи равнодушных рук, и она отвечала им тем же! Человеку старше двадцати лет трудно заставить себя говорить на новом языке; так и сердце со временем отказывается принимать дружбу: очерствев, оно уже не поддается новым впечатлениям.