История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

— И не плету вам дурацких небылиц, как иные пошляки. Зачем нам с вами, при нашей опытности, притворяться влюбленными и разыгрывать страсть? Мисс Бланш Амори не представляется мне несравненной красавицей, или величайшей поэтессой, или первоклассной музыкантшей, так же как вы не кажетесь мне самой высокой женщиной на свете — вроде той великанши, чей портрет мы видели вчера, когда проезжали ярмарку. Но, не делая из вас героиню, я и вашего покорного слугу не предлагаю вам как героя. Впрочем, по-моему, вы… ну, скажем, вполне достаточно хороши собой.

— Мерси, — сказала мисс Бланш и снова сделала реверанс.

— По-моему, вы прелестно поете. Вы, безусловно, умны. Я надеюсь и верю, что вы добры и окажетесь уживчивы.

— И если я вдобавок принесу вам известную сумму денег и место в парламенте, вы готовы милостиво остановить на мне свой выбор? Que d'honneur! [56] Мы когда-то называли вас принцем Фэрокским. Как мне лестно думать, что я буду возведена на престол и принесу это место в парламенте в виде бакшиша султану! Я рада, что я умна, что моя игра и пение вам по вкусу. Своими песнями я буду услаждать досуг моего господина.

— А если в дом заберутся разбойники, — неумолимо подхватил Пен, — сорок страшных разбойников в виде тайных забот, враги в засаде, страсти, вооруженные до зубов, — моя Морджана будет танцевать вокруг меня с бубном и убивать всех этих негодяев и разбойников своей улыбкой. Ведь правда? — Но, судя по лицу Пена, он не очень-то в это верил. — Ах, Бланш, — продолжал он, помолчав, — не сердитесь на меня; не обижайтесь, если я говорю вам правду. Разве вы не заметили, что я всякий раз ловлю вас на слове? Вы говорите, что будете танцевать для меня, как рабыня. Я говорю — танцуйте. Вы говорите, что я беру вас с тем, что вы мне принесете. Я говорю — да, с тем, что вы мне принесете. В нашей жизни столько неизбежного лицемерия и лести — стоит ли добавлять к ним еще лишнюю, ненужную ложь и притворство? Если я предлагаю вам себя, считая, что мы вполне можем быть счастливы вместе и что с вашей помощью я могу добиться для нас обоих хорошего места в обществе и достаточно известного имени, зачем просить меня изображать восторги и разыгрывать пылкую страсть, в которую ни вы, ни я не верим? Вы хотите, чтобы я за вами ухаживал в наряде принца, взятом со склада маскарадных костюмов, чтобы я сыпал комплиментами, как сэр Чарльз Грандисон? Хотите, чтобы я посвящал вам стихи, как в те времена, когда… когда мы были детьми? Извольте, это я могу, а потом я их продам Бэкону и Бангэю. Прикажете кормить мою принцессу конфетками?

— Mais j'adore les bonbons, moi [57], - сказала Сильфида, жалобно скривив губки.

— Могу накупить их у Фортнума и Мэсона на целую гинею. Будут моей крошке конфетки, будет вкусненькое, — сказал Пен с горькой усмешкой. — Да полно вам, Бланш, милая, ну не плачьте! Ну же, перестаньте, я не могу это видеть. — И он приступил к утешениям, каких требовали обстоятельства и слезы, слезы неподдельной обиды, брызгавшие из глаз рассерженного автора "Mes larmes".

Злой и насмешливый тон Пенденниса не на шутку испугал девушку.

— Не нужно… не нужно мне ваших утешений… Со мной никогда так не говорил ни один из моих… моих… никто! — беспомощно всхлипнула она.

— Никто? — вскричал Пен и громко захохотал, а Бланш залилась краской такой яркой и подлинной, какая редко появлялась на ее щеках.

— Ах, Артур, vous etes un homme terrible! [58] Она была растеряна, испугана, подавлена — эта светская кокетка, уже десять лет игравшая в любовь, — но было в таком унижении и что-то приятное.

— Скажите мне, Артур, — заговорила она после новой паузы в этой странной беседе влюбленных, — почему сэр Фрэнсис Клеверинг решил отказаться от своего места в парламенте?

— И почему в мою пользу? — спросил Артур, в свою очередь, краснея.

— Вечно вы меня поддеваете. Если быть членом парламента хорошо, почему сэр Фрэнсис уходит?

— Это мой дядюшка его уговорил. Он убежден, что вас обделили. И, как я понимаю, во время ваших… ваших семейных споров, когда леди Клеверинг гак великодушно заплатила его долги, ему было поставлено условие, что вы… то есть, что я… честное слово, не знаю, почему он уходит из парламента, — закончил Пен с деланным смехом. — Вот видите, Бланш, мы с вами — двое благонравных деток, и этот брак для нас устроили наши мамаши и дядюшки, так что нам остается только слушаться старших.

Воротившись в Лондон, Пен послал Бланш коробку конфет, обернув каждую конфету галантными французскими виршами, а кроме того — несколько собственных стихотворений в равной мере искренних и безыскусственных; и не удивительно, что о своих беседах с мисс Амори, беседах столь тонкого свойства и столь сугубо секретных по своему содержанию, он предпочел не рассказывать Уорингтону.