История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Наш герой приехал в Лондон только в этот день и лишь на короткое время. Доставив в гостиницу знакомых, которых сопровождал из городка в западном графстве, он поспешил на свою квартиру в Лемб-Корте, согретую редкими солнечными лучами, какие проникают в этот темноватый, но не такой уж унылый двор. Свобода в холостых квартирах Темпла заменяет солнце; и темплиеры ворчат на свои жилища, но чувствуют себя там превосходно. Слуга сообщил Пену, что Уорингтон тоже в городе, и Артур, разумеется, тотчас побежал наверх, где его друг, окутанный табачным дымом, снова трудился над своими статьями и обозрениями. Они приветствовали друг друга с той грубоватой сердечностью, что свойственна молодым англичанам и под шершавой внешностью таит самые теплые чувства. Уорингтон улыбнулся, вынул трубку изо рта и сказал: "Здорово, юноша!" Пен вошел в комнату, протянул руку и сказал: "Как живешь, старина?" Так встретились эти два друга, не видавшиеся несколько месяцев. Альфонс и Фредерик бросились бы друг другу в объятия, с воплями: "Ce bon coeur! Ce cher Alphonse! [66]" Макс и Вильгельм раз десять облобызали бы друг другу пропахшие сигарой усы. Два британца говорят: "Здорово, юноша!", "Как живешь, старина?" — хотя накануне, возможно, спасли друг другу жизнь. Завтра они отбросят рукопожатия и, сходясь за утренним завтраком, будут ограничиваться кивком. Каждый из них питает к другому любовь и доверие; каждый поделился бы с другим последней гинеей и, услышав нападки на своего друга, стал бы с жаром его защищать; но, расставаясь, они просто говорят "прощай", а встречаясь — "здравствуй", и в промежутках не переписываются. Странная скромность, диковинный стоический этикет английской дружбы! "Да, мы не экспансивны, не то, что эти иностранцы", — говорит Черстви (он-то, правда не только не проявляет дружеских чувств, но ни разу в жизни не испытал их).

— Побывал в Швейцарии? — спрашивает Пен.

— Да, — отвечает Уорингтон. — Не мог найти там порядочного табака, только в Страсбурге купил наконец "Капораля".

Память его, вероятно, полна великолепных видов, которых он насмотрелся, душа полна высоких чувств, на которые вдохновили его грандиозные творения природы. Но восторги его застенчивы, они стесняются даже его лучшего друга, и он завешивает их облаком табачного дыма. Впрочем, за вечерним стаканом вина он немного разговорится, и напишет он о том, что не решается сказать, горячо и откровенно. Путевые впечатления и мысли найдут свое место в его писаниях, подобно тому как эрудиция, которую он никогда не выставляет напоказ в разговоре, обогащает его слог глубокими иносказаниями и блестящими примерами, придает вес его красноречию и оттачивает его остроты.

Старший бегло рассказывает свой маршрут. Он проехал Швейцарию, Северную Италию и Тироль, возвращался через Вену и Дрезден, а потом по Рейну. Обо всех этих местах он говорит равнодушным, недовольным тоном, словно ему и не хотелось бы их поминать, словно посещение их доставило ему одни неприятности. Но вот старший закончил этот мрачный обзор своего путешествия и слово берет младший. Он жил в провинции… надоело… предвыборные хлопоты… скука смертная… здесь он дня на два, а потом поедет к… к одним знакомым на дачу близ Танбридж-Уэлза… там тоже будет скука. Как трудно заставить англичанина признаться, что он счастлив!

— А как с парламентом, Пен? Все в порядке?

— Все в порядке. Как только парламент откроется и будут назначены выборы, Клеверинг уходит, и я занимаю его место.

— И что же, "какому королю, мошенник, служишь"? Примкнешь к левому крылу консерваторов, или будешь поддерживать правительство, или останешься сам по себе?

— Гм… Политических программ, собственно, сейчас нет; вернее, все они более или менее одинаковы. В протекционисты я не гожусь — земли мало; да владей я хоть всей землей в графстве, это было бы не по мне. В общих чертах буду поддерживать правительство, и даже пойду дальше его в некоторых социальных вопросах, которыми я занялся во время каникул… ну, чего ты ухмыляешься, старый циник, я в самом деле штудировал Синие книги и намерен очень решительно высказаться по вопросам санитарии и колоний.

— Значит, мы оставляем за собой право голосовать против правительства, хотя, в общем, ему сочувствуем. Однако avant tout [67] мы — друзья народа. Мы читаем лекции в клеверингском институте и здороваемся за руку с грамотными рабочими. Мы считаем, что избирательное право следует значительно расширить. Но в то же время мы готовы занять правительственную должность, когда палата убедится в нашем красноречии, а начальство оценит наши достоинства.