История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Я не жалуюсь на свою судьбу; ведь никто не живет так, как хочет. На своем чердаке, где вы оставили цветы, с моими книгами и с верной трубкой вместо жены, я вполне доволен и только изредка завидую тем, кто более моего преуспел либо имеет в несчастье утешение, которого судьба и собственная ошибка лишили меня, — любовь женщины или ребенка.

Тут в темноте возле Уорингтона раздался вздох, и к нему потянулась рука, тотчас, впрочем, отдернутая, ибо таково лицемерие наших женщин, что девушку учат, прежде чем выразить свои чувства и обнаружить естественное сострадание и симпатию, всегда думать о себе, о приличиях и в любую минуту быть готовой смущенно покраснеть. Вот и сейчас скромность заявила свои права, дружеское участие стыдливо ретировалось, движение, подсказанное сердцем, было, как полагается, подавлено, и Уорингтон продолжал свой рассказ.

— Мой удел я сам себе уготовил, и он не оказался счастливым ни для меня, ни для тех, кто со мною связан. Я тоже еще до университета попал в одну историю, и меня некому было спасать, как майор Пенденнис спас Пена. Не сердитесь на меня, мисс Лора, за то, что я рассказываю это при вас. Вам… всем вам не помешает выслушать мою исповедь. До отъезда в университет, восемнадцатилетним юнцом, я жил в доме у частного учителя, и там, так же как Артур, увлекся — или вообразил, что увлекся, — женщиной старше меня и ниже по званию. Я вам противен…

— Нет, — сказала Лора, и на этот раз ее рука решительно протянулась вперед и легла на ладонь Уорингтона. Она уже обо всем догадалась — по некоторым намекам, оброненным им ранее, и по первым же словам его рассказа.

— Она была дочерью соседнего фермера, — продолжал Уорингтон менее твердым голосом, — и я вообразил… то, что воображают все молодые люди. Ее родители знали, чей я сын, и грубыми уловками, подлой лестью — теперь-то я это понимаю — всячески заманивали меня к себе в дом. Нужно отдать ей справедливость, она меня никогда не любила и только подчинялась угрозам и принуждению родных. Ах, если бы я не дал себя обмануть! Но в таких делах мы обманываемся, потому что хотим этого, а мне казалось, что я влюблен в эту несчастную.

Что могло выйти из такого брака? Очень скоро я понял, что женат на деревенщине. Мои запросы были ей недоступны. Ее тупость доводила меня до бешенства, я ее возненавидел. А прожив некоторое время в этом злополучном тайном союзе, я — уж говорить, так до конца — нашел где-то письма (ох, и письма же!), из которых понял, что сердце ее, какое ни на есть, не было отдано мне, а давно принадлежало какому-то человеку ее же звания.

Когда скончался мой отец, я расплатился со всеми, кому задолжал в колледже, а остальное, до последнего шиллинга, отдал в виде ежегодного пособия той… тем, кто носил мою фамилию, с условием, что они не будут носить ее открыто и ничем себя не обнаружат. Они соблюли это условие, но, конечно, нарушили бы его, если бы это сулило больше денег. Если б я заслужил известность, славу, эта женщина явилась бы требовать свою долю; если б я создал себе имя, те, что не вмели на него права, стали бы его носить; так я, прости господи, вступил в жизнь двадцати лет, уже без надежд и без будущности. Я стал жертвой грубых мошенников и, может быть, только недавно почувствовал, как мне трудно, ох, как трудно им простить. Мораль я тебе сообщил раньше, Пен, а теперь рассказал и басню. Остерегайтесь брака с женщиной не своего круга. Я, смею думать, был рожден для лучшей доли, но бог судил мне эту, так что видишь — мне остается смотреть на других, на чужие успехи и счастье, и по возможности не давать своему сердцу ожесточиться.

— Черт возьми, сэр, — вскричал майор, развеселясь, — а я вас прочил в мужья мисс Лоре.

— Черт возьми, мистер Шеллоу, а я вам должен тысячу фунтов, — отвечал Уорингтон.

— Почему тысячу? Всего двадцать пять, — не понял майор, и Джордж рассмеялся.

Что до Элен, — то она, не помня себя от радости, бросилась целовать ему руки, приговаривая: "Бог вас благослови, мистер Уорингтон, бог вас благослови!" — а потом подбежала к Пену и упала в его объятия.

— Да, матушка, — сказал он, взволнованно и нежно прижав ее к груди и от души ее прощая. — Я не виноват, а моя милая, дорогая матушка зря меня обидела.

— О да, дитя мое, я была неправа — благодарение богу, я была неправа! — шепнула Элен. — Пойдем, Артур… не здесь… я хочу просить прощения у моего сына и… и у бога, хочу благословить тебя, мой мальчик.