История письма: Эволюция письменности от Древнего Египта до наших дней.

Едва ли можно лучше пояснить, какой богатый трофей захватила в результате этого наука об истории Древнего Востока. Немало сулила эта добыча и той области науки, которая занималась исследованием звуковых значений. В итоге на 88 печатных страницах своей работы Боссерт уже смог издать значительное число вновь установленных иероглифических знаков; лишь немногие из них были прочитаны неверно и впоследствии вновь подвергнуты коррективам. Его труд в области дешифровки имел огромный успех, и вскоре со стороны берлинского ассириолога Бруно Мейснера последовало предложение Боссерту взять на себя, по поручению Прусской Академии наук, руководство при составлении нового собрания текстов «Корпуса иероглифических хеттских надписей». Летом 1933 года Боссерт предпринял путешествие в Турцию, чтобы сфотографировать хеттские наскальные надписи. Там, по приглашению Курта Биттеля, руководителя раскопок, он в качестве гостя участвовал в раскопках в Богазкее. Несмотря на то, что уже в 1922 году Боссерт бывал в Стамбуле и Измире и был знаком также с иероглифическими надписями берлинского, парижского и лондонского музеев, он только теперь, работая над надписями Нишанташа в Богазкее и текстами, сопровождавшими изображения богов в Язылыкая, на собственном опыте убедился в том, какие трудности представляет обработка наскальных надписей.

Однако вопрос о дальнейшей работе Боссерта решился не столько в ходе практической учебы, сколько в результате одной встречи на обратном пути в Анкару. Он был представлен министру просвещения доктору Рашиду Галипу, который тогда занимался реорганизацией Стамбульского университета, осуществляемой по европейскому образцу самим Кемалем Ататюрком. Министр предложил успешно работающему в своей области ученому, не связанному к тому же с каким-либо учебным заведением, профессуру в новом университете, и Боссерт согласился. С апреля 1934 года он является профессором древне-малоазиатских языков и культур на литературном факультете Стамбульского университета и одновременно директором Института по исследованию древних переднеазиатских культур.

Нам пока удалось проследить путь дешифровки вплоть до появления «Шанташа и Купапы» Боссерта и при этом установить, что Боссерт окончательно «свергнул» старого Сиеннеса и поставил на его место Варпалаваса. В итоге был расчищен еще один участок, и Мериджи, первая работа которого не была свободна от ошибочной интерпретации этого имени, теперь уже смог приняться за дальнейшее приведение в порядок звуковых знаков. В целом ряде небольших статей он пришел в основном к тем же выводам, что и Боссерт, однако в отличие от немецкого исследователя, считавшего язык надписей хурритским, Мериджи все более укреплялся в мысли о его индоевропейском происхождении. В дальнейшем, с целью выяснить синтаксический строй языка, Мериджи уже отваживается в нескольких более крупных работах, опубликованных во французских и немецких специальных журналах, на интерпретацию целых текстов. Эти попытки, отдельные результаты которых нельзя назвать бесспорными, в общих выводах все же хорошо согласовались с попытками Боссерта. Таким образом, обоими исследователями была выдвинута общая научная «платформа», вскоре же поддержанная и Бедржихом Грозным. Последний с 1932 года также работал над иероглифическим хеттским языком и в некоторых чтениях приходил к единым для «платформы» выводам. Одним словом, возникло нечто вроде «единого фронта Боссерт-Мериджи-Грозный», как впоследствии охарактеризовал создавшееся положение И. Фридрих, разбирая состояние науки того времени. Из выводов Грозного наиболее важным, пожалуй, можно считать указание на значительное число аналогий между клинописным и рисуночным хеттскими языками, откуда, естественно, вытекало положение о тесном родстве обоих языков.

В то время, когда на континенте молодое поколение дешифровщиков осуществляло этот первый победоносный прорыв, по другую сторону пролива, в Англии, на смертном одре лежал восьмидесятивосьмилетний старец, некогда «верховный жрец хеттологии» Арчибальд Генри Сейс.

С некоторого времени успех перестал сопутствовать его по-прежнему деятельному вмешательству в ход дешифровки, и все же прекрасная память патриарха хеттологов и ясность ума, сохранившаяся до последних дней жизни, не могли не вызывать всеобщего восхищения. До самого конца с большим вниманием следил он за научной работой, и даже в последние недели жизни ему удалось исследовать один финикийский текст из Рас-Шамры (мы об этом еще услышим) и снабдить его примечаниями лексикологического характера с примерами в виде древнееврейских, финикийских, арабских, аккадских, египетских и других родственных слов, подобранных исключительно по памяти. Ни разу с уст его не слетело недружелюбное слово по адресу своих часто весьма недружелюбных критиков, и последний вопрос, который он в полном сознании задал накануне своей смерти, относился к науке: «Когда же Виролло издаст новые тексты из Рас-Шамры?»