История похищения

И попытки доказать обратное лишь усиливали чувство одиночества, которое мучило ее, надо сказать, не без оснований. Подлинное утешение в момент этого предсмертного кризиса Марина обретала только в горячих молитвах, которые она шептала часами без устали, и в полировке ногтей. Через несколько дней, в полном изнеможении, Марина вытянулась на кровати и со вздохом произнесла:

– Ладно, пусть будет, как Богу угодно.

22 января под вечер к заложницам явился Доктор. Тот, что приходил к ним вскоре после похищения. Поговорив о чем-то с охраной, он внимательно выслушал рассказ Марухи и Беатрис о Маринином здоровье. Потом подсел к ней на кровать, и у них состоялся, видимо, очень серьезный секретный разговор. Во всяком случае, оба говорили так тихо, что никто не разобрал ни слова. Уходил Доктор уже в более приподнятом настроении, пообещав вернуться через пару дней.

Марина же так и осталась лежать в кровати в подавленном настроении и время от времени плакала. Маруха пыталась ее утешить. Марина выражала жестами благодарность, но – опять-таки без слов – просила не мешать молитве; впрочем, делала она теперь это с любовью, ласково пожимая своей одеревенелой рукой руку Марухи. Такую же отстраненную нежность она выказывала и Беатрис, с которой у Марины всегда были более теплые отношения. Единственным, что еще как-то привязывало ее к жизни, была привычка делать маникюр.

23 января, в среду, в половине одиннадцатого ночи заложницы приготовились смотреть по телевизору передачу «Энфоке», жадно ловя каждое слово и стараясь понять, нет ли в семейных шутках, жестах и выражении лиц, в чуть измененном тексте известной песни каких-то скрытых, зашифрованных сообщений. Но ничего понять не успели. Едва началась музыкальная заставка, дверь внезапно распахнулась и вошел Монах, хотя он не дежурил в ту ночь.

– Мы пришли за бабушкой. Ее перевозят в другое место, – объявил Монах.

Он сказал это с таким видом, будто речь шла о приглашении в гости на выходные. Лежавшая на кровати Марина застыла, как мраморное изваяние; лицо ее побелело, даже губы сделались белыми, а волосы встали дыбом. Монах подошел к ней и ласково, как настоящий внук, сказал:

– Складывайте вещички, бабуля. У вас пять минут.

Он хотел помочь ей подняться. Марина открыла рот, собираясь что-то сказать, но не смогла. Поднявшись без его помощи, она взяла матерчатую сумку с вещами и, словно призрак, почти не касаясь пола, направилась в душ. Маруха с вызовом, бесстрашно спросила Монаха:

– Ее убьют?

Того передернуло.

– Такие вещи не спрашивают! – отрезал он, но тут же поправился: – Я же сказал, ее переводят в другое место. Честное слово!

Маруха всеми силами пыталась помешать, чтобы Марину увели. Поскольку никого из начальства не было – факт сам по себе неслыханный при принятии столь важных решений! – она попросила связать ее с кем-нибудь по телефону. Но тут вошел второй охранник и безо всяких объяснений выключил из сети радио и телевизор. Экран погас, а вместе с ним в комнате погасли и последние проблески радости. Маруха умоляла дать им хотя бы досмотреть программу; Беатрис возмущалась, но все было тщетно. Радио и телевизор унесли, а Марине велели передать, что придут за ней через пять минут. Оставшись вдвоем, Маруха и Беатрис не знали, что и думать, кому верить, как этот неожиданный поворот событий отразится на их собственных судьбах…

Марина отсутствовала гораздо дольше пяти минут. Когда она вернулась, на ней был розовый спортивный костюм, коричневые мужские носки и туфли, в которых ее похитили. Костюм был чистый, свежевыглаженный. На туфлях от сырости выступила плесень, и они хлюпали на ногах, потому что ноги Марины за четыре месяца страданий уменьшились на два размера. Бледное лицо покрылось холодной испариной, но у бедняжки еще оставалась крупица надежды.

– Кто знает? Может, меня выпустят? – прошептала она.

Маруха и Беатрис, не сговариваясь, решили, что какой бы ни была Маринина судьба, из христианского милосердия ей не нужно говорить правды.

– Конечно, выпустят! – подтвердила Беатрис.

– Да-да! – кивнула Маруха и впервые за время заключения ослепительно улыбнулась. – Это чудесно!

Марина отреагировала неожиданно: то ли в шутку, то ли всерьез спросила, что передать родным. Маруха и Беатрис старались, как могли, на ходу сочиняя устные послания домашним. Марина, посмеиваясь, попросила у Беатрис мужской лосьон, новогодний подарок Золотушного. Беатрис подала ей флакон, и Марина изящным движением нанесла капельку духов за ушами, потом на ощупь, без зеркала, поправила роскошные волосы цвета талого снега и, похоже, приготовилась почувствовать себя свободной и счастливой.

На самом деле она была близка к обмороку. Попросив у Марухи сигарету, Марина присела на краешек кровати и затянулась, ожидая, пока за ней придут. Она курила медленно, делая глубокие, тоскливые затяжки, и миллиметр за миллиметром обводила взглядом каморку, где к ней ни на мгновение не проявили жалости и даже не дали достойно умереть в своей постели.

Чтобы не расплакаться, Беатрис на полном серьезе повторила, что передать ее родным: