История политических и правовых учений: Учебник для вузов

Одним из важных и действенных афоризмов, достойных неустанного повторения, с тем чтобы превратить это изречение в пословицу, он считал следующий: «Нововведение не есть реформа». Он презрительно относился к умственным способностям вождей французской революции, но весьма прозорливо предостерегал от опасности их недооценки. Позднее он писал: «Я держусь хорошего мнения о способностях якобинцев: не то чтоб я полагал их людьми большой природной одаренности, чем иных, но сильные страсти пробуждают способности, они не терпят, чтобы от человека пропала хоть кроха. Дух предприимчивости позволяет лицам этого сословия полностью использовать всю их природную энергию» (Первое письмо о мире с цареубийцами, 1796).

В последнем абзаце «Рассуждения» он напишет: «Я меньше всего желал бы изложенные здесь суждения навязать как мои мнения, а не предложить их как плод моих длительных наблюдений и глубокого беспристрастия. Они исходят от человека, который не был ни орудием власти, ни льстецом величия и не желает последними своими поступками дать неверное представление о смысле своей жизни. Они исходят от человека, почти все публичные усилия которого были направлены на борьбу за свободу других; от человека, в груди которого никогда не загорался длительный или пылкий гнев ни по какому иному поводу, кроме того, что он воспринимал как тиранию; от человека, отрывающего драгоценные часы времени, кои посвятил он вашим делам, от своей доли участия в усилиях честных людей по дискредитации пышно процветающего угнетения...»

Двумя главнейшими идейными противниками Французской революции на континенте стали Жозеф Мари де Местр (1753— 1821), савойский дворянин, и граф Луи Габриель Амбруаз де Бо- нальд (1754—1840). Местр имел склонность к мистике и обладал незаурядными способностями изящно формулировать свои мысли, в то время как де Бональд питал склонность к резонерству и был особенно чутким к социальной проблематике. Последний в работе «Первоначальное законодательство» (1802) разоблачал машинизм и материализм школы Адама Смита и сделал такой вывод: «чем больше в машинизированном государстве делается для производительной деятельности человека, тем больше становится людей, которые сами являются не чем иным, как машинами».

При всем различии между этими двумя критиками идей революции и светского либерального мировосприятия их объединяло много сходного, в частности возвышение эмпиризма над рационализмом, общества над индивидом и порядка над прогрессом. Вслед за Э. Бёрком они подвергли осмеянию претензии рационалистов XVIII столетия разрешать социально-политические проблемы с помощью абстрактных норм и правил без обращения к опыту. Столь же неприемлемым для них было представление об абстрактном человеке, поскольку его на самом деле не существует. В «Размышлениях о Франции» (1797) Местр предостерегал об опасности устанавливать для такого «человека» законы, учреждать письменную конституцию и декларации прав.

Слово «природа» оба философа вслед за Бёрком толкуют вполне определенно: естественная политика (в отличие от искусственной, рационалистической) для них коренится в истории.

«Я признаю в политике лишь одну неоспоримую власть, которая суть история, а в делах религиозных одну нерушимую власть, которая есть власть Церкви», — утверждал Бональд в работе «Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе» (1796). Для него характерна и своеобразная полусхоластическая-полусоциологическая игра в понятия. Опираясь на богословский догмат троичности, он провозглашал, что все в мире — в природных и социальных явлениях — распадается на три элемента: причину — орудие — следствие. В делах общественных эта триада предстает в таком наборе элементов: власть — слуга — подданный. В частности, в государстве она имеет такой вид: верховный правитель (власть) — дворянство (слуги) — народ (подданные). В семье троичность предстает в виде мужа (власть) — жены (слуга) — детей (подданные).

Для того и другого не индивиды образуют общество, а общество их конституирует, и потому индивиды существуют в обществе и ради этого общества, а не наоборот. В итоге индивиды обладают не правами, а только обязанностями по отношению к обществу. Эта своеобразная религия общества преобразуется в религию государства. Само государство становится священным, правительственная власть устанавливается на теократических основаниях, повиновение всегда оправдывается. При этом, согласно Местру, сама природа католицизма превращает его в самого ревностного пособника и охранителя всех правительств.