Несмотря однако на это старание разделить оба союза, церковный и гражданский, протестантизм в сущности вел к их смешению. Отвергая иерархию, он уничтожал тот элемент, который давал самостоятельность церковному устройству. У протестантов одна и та же община верующих являлась в одном отношении церковью, в другом государством. При этом легко было власть, установленную в одном союзе, распространить и на другой; всего легче было сделать это со светским правительством. Если у церкви отрицалось право вступаться в мирские дела, то ведомство светской власти, напротив, распространялось на все без изъятия. «Светская власть, — писал Лютер, — имеет в руках меч и лозу, чтобы наказывать злых и защищать добрых. Она должна свою обязанность исполнять свободно по всему телу христианства, не смотря ни на кого, будь он папа, епископ, священник, инок, монахиня или кто бы то ни был»[194]
. На нее как на представительницу и блюстительницу всех интересов общества возлагалось и попечение о делах веры. Поэтому протестанты совершали все свои преобразования через правительства. Они допускали даже, что в одном и том же лице, хотя в разных отношениях, могут соединяться князь и епископ[195]. Но через это церковь становилась подчиненным государству союзом, не только во внешней области, но и в собственном круге ведомства. Она превращалась в орган государственной власти по отношению к делам веры. Сами протестанты это чувствовали и сокрушались о таком обороте дел. «Сатана продолжает быть Сатаною, — писал Лютер. — При папах он вмешал церковь в государство, в наше время он вмешивает государство в церковь»[196]. Но и здесь, как бывает везде при смешении двух элементов, перевес мог склониться на ту или другую сторону. У лютеран преобладание получила светская власть, у кальвинистов — духовная.