История прозы в описаниях Земли

Вообще-то книга По называлась The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket, а «Повесть о приключениях…» – это переводческое ноу-хау. К Богданову частности путешествия Пима возвращают в четырнадцатой главе, когда рассказ уроженца Нантакета перерастает в энциклопедическое описание островов в южных морях, расщепляясь на осязаемые частицы координат и почв, прогорклой воды и пингвиньих колоний, антарктических портуланов, гидрографической поэзии, колониальной бюрократии и снежных шапок… И это затем, чтобы без мистических пассов перейти к фантастике как таковой, как если бы не существовало ничего более загадочного и отупляюще странного, запредельного в своей бесчеловечности, чем плоско-голая эмпирика, первобытные разводы на земле, животный факт. Таким образом, авантюрно-психологический сюжет дробится на скопления небольших географических обстоятельств и рассеивается ледяной пыльцой по воде, а стоический рассказ главного героя, его narrative, проходит эту метаморфозу невредимым. Ну и какое же сегодня число? – Пим сомневался в своём чувстве календаря. Чтобы не подниматься из укрытия в трюме, он беззвучно прислушивался, как будто осваивал линию жизни на ладони, воздух весь давно вышел – а сам он всё никак не мог выбраться, разве что трое суток худо-бедно спать (глава IV, курсив автора). Таким и представляется обыденное время: клубок билетов в один конец, который прилепился своим хвостом к штанине, лонгборду, бамперу и шелестит на бесконечном гортанном выдохе, напоминающем борозду канатного трамвая. Некоторые принимаются анализировать небольшие события наподобие тех, которые волей-неволей скапливаются в мозгах аса навигации по звёздам, запертого ради собственного же блага в просторном деревянном ящике. Небольшие события рельсовых путей Индии Купчинской в ранней атмосфере, дальним видимым концом идущих в уже другом ареале города, в коричневом ламповом тростнике и огородных заставах новоприбывших горожан. Небольшие события подогреваются аллергическим настольно-кухонным теплом, от которого тетрадь общая подхватила бурые пятна разбавки и кипятка, царапины от ржавых скрепок и автографы заваркой. Мало кому польстит накопившаяся на серверах информация – неосторожный импульс, сообщение, запах, всё украдено, только общая тетрадь гетерогенного и смутного наполнения остаётся лежать в помещении на столе. Чифир можно пить с планом или просто потягивать в старой кухне перед окном, пока не высунется из рыхлых астигматических далей автобус или электричка; телом Пима распоряжается не дьявол противоречия, а что-нибудь ненавязчиво очевидное: в главе девятой возбуждённый мозг повествователя, как он утверждает, ловит себя на «идее движения» – галлюциногенной кодировке движущейся материи кораблей, экипажей, птиц, всадников, мельниц, хороводов и воздушных шаров, – пока его онемевшее тело прикреплено тугой верёвкой к раздолбанному брашпилю. Bye-bye, Grampus. Как бы то ни было, читательский, критический и, в конце концов, авторский неуспех романа о Пиме был предрешён и неотвратим. Казавшееся классическим, эталонным равновесие между фабульными задачами и поэтологической аксиоматикой дробится и рушится в открытый океан знаков – подобно тому, как рассказы о событиях путешествий исчезли со старых географических карт, этих средневековых плоских романов, под натиском эмпирического универсализма ренессансной геодезии. Как говорил автор «Уолдена», встань лицом к факту, и ты почувствуешь, как он проходит через сердце и рассекает костный мозг.

Климат будущего