История психологии

Если раньше Уотсон надеялся на то, что можно описать научение в терминах небольшого набора элементарных взаимосвязей S — R, то теперь эта мечта была отброшена. В 1920-е гг. имели место серьезная критика объяснения человеческих действий с помощью схемы S — R и поиск новых, но все же объективных путей понимания организма как функционального процесса. Это предвосхитило дебаты 1960-х гг., положившие конец бихевиористской теории научения. Уже в 1922 г. Эдвард Толмен (Edward C.Tolman, 1886–1959) представил философски обоснованную критику работы Уотсона по двум пунктам. Во-первых, он утверждал, что описание процесса научения как начинающегося с обособленного стимула и заканчивающегося обособленной реакций грешит искусственным атомизмом. Скорее, утверждал Толмен, животное находится в органическом взаимодействии со своим окружением; в результате он вместо «стимула» стал говорить о «стимулирующем агенте», а вместо «реакции» — о «поведенческом акте». Это привело к разработке того, что позже было названо молярной теорией поведения, которая была гораздо более сложной, чем простые «молекулярные» теории типа S — R.

Во-вторых, Толмен сохранил понятие цели, или интенцио- нальности, — одно из тех менталистских понятий, которые так хотел изгнать из науки Уотсон. По словам Толмена, «когда животное чему-то учится, оно совершает все новые и новые попытки; эту настойчивость, приводящую к образованию характера… мы будем называть целью» [цит. по: 110, с. 296]. Он, однако, не пытался вернуться к старой психологии и на протяжении всех сорока лет, что был профессором в Беркли, работал с крысами в лабиринтах. «Я верю, — писал он, — что все важное в психологии (кроме, может быть, становления супер-эго, то есть всего, что связано с обществом и речью) может быть по существу исследовано с помощью продолжительного экспериментального и теоретического анализа причин поведения крыс в точке выбора в лабиринте» [158, с. 364]. Но даже изучая лишь то в процессе научения, что можно наблюдать на значительно упрощенной модели лабораторной крысы, психологи все равно должны были решать, какие понятия использовать, и допустимо ли ссылаться на психические явления. Сверх того, были еще и странные «исключения» вроде тех, о которых упоминал в скобках Толмен, — «все, что связано с обществом и речью». Именно они, по мнению других исследователей природы человека, должны были стать настоящим предметом психологии.

Толмен был студентом Гарварда, и он строил свою бихевио- ристкую теорию в контексте своего видения науки как расширения естественной адаптации человека к физическому окружению. Толмен сравнивал крыс в лабиринте с людьми, которые, как и он сам, пытаются понять этот мир. Он исходил из убеждения, что любое знание является условным, добытым путем проб и ошибок, открытым для пересмотра в новых обстоятельствах. «Мир для философов, как и для крыс, является, в конечном счете, не более чем лабиринтом с возможностями выбора и манипуляции» [цит. по: 145, с. 135]. Эта функционалистская ориентация, истоки которой лежат в психологии Джеймса, находила в 1930-е гг. поддержку у философии науки. Ученые верили, что логический позитивизм Венского кружка подкреплял бихевиоризм авторитетом философии. Но прямое влияние философии на психологию было, скорее всего, невелико.

Венская группа, наиболее активными членами которой были Рудольф Карнап (Rudolf Carnap, 1891–1970), Отто Нойрат (Otto Neurath, 1882–1945) и Герберт Фейгл (Herbert Feigl, 1902–1988), приобрела в 1930-е гг. международную известность. Она функционировала до 1936 г., когда студент — вероятно, психически больной, — убил ее лидера Шлика. Венские философы занимались логической структурой теории познания, тогда как Толмена и его коллег интересовало то, как приобретается знание, т. е. как происходит научение, которое они считали естественным процессом. Американская психология присвоила в большей степени авторитет, а не суть европейской философии. Суть необихевиоризма заключалась в приверженности функционализму. Тем не менее, тесные связи между психологической теорией и философией науки, существовавшие в американской психологии на протяжении двух десятилетий, заставили говорить о «веке теории». И венские философы и бихевиористы яростно отрицали метафизический и религиозный подходы к знанию. И те, и другие также полагали, что содержательные утверждения о мире должны выражаться не на языке личных переживаний, а на языке наблюдений за физическими явлениями, или же быть переводимыми на этот «вещный язык». Обе группы просто не считали учеными тех, кто не представлял полученное знание в форме эмпирически верифицируемых высказываний. Они надеялись таким образом очертить границы психологии как науки.