История психологии

Любая версия недавней истории Российской империи и Советского Союза в принципе подлежит пересмотру. События настолько масштабны, а их последствия все еще столь живы, что историкам надлежит быть скромными. Историю психологии в России и Советском Союзе нужно интегрировать в историю мировой психологии. Это тем более необходимо потому, что у людей, относящихся к советской системе критически, может возникнуть искушение интерпретировать ее воздействие на психологические и социальные науки исключительно как подмену исследований лозунгами или заблуждения тоталитарного режима. Но факт состоит в том, что в каждой национальной культуре попытки создать единую науку о личности в обществе были частью политического процесса. Возьмем, например, социальную психологию в США на протяжении почти всего XX века. Для американских исследователей казалось естественным, что отправной точкой для психологии служит индивид как биологически автономная единица. Социальные психологи нечасто обращались к изучению социальной или исторической природы своего предмета — тех людей, которых они исследовали. В общественных науках в США единицей анализа считается индивид, или политический и экономический субъект; этот же индивид стал «естественным» объектом в психологических экспериментах. Экспериментальная наука изучала отдельных людей — обычно студентов-первокурсников — в лабораторных условиях и подавала результаты как статистически значимые закономерности. Психологи не анализировали собственную работу как исторически обусловленное действие. Ученые, которые, как Джордж Мид, усомнились в возможности описать отдельных людей независимо от их социального мира, или те, кто, как феноменологи, ставил под вопрос ценность количественных измерений и статистических моделей, остались на обочине академической социальной психологии.

Тем не менее в советском опыте есть нечто отрезвляющее. Архитекторы революции хотели осуществить марксову идею просвещенного человечества: реализовать человеческий потенциал с помощью объективного познания человека как части материального мира. Этого сделать не удалось, и неудача принесла много невысказанных страданий. Стало ли это окончательным приговором эпохе Просвещения с ее прекрасной мечтой — положить с помощью знания конец бедствиям человечества? Ученые так не считают. И тем не менее история свидетельствует: наиболее продолжительный эксперимент по созданию нового мира, ставивший целью сделать науку о человеке основой политики, успехом не увенчался.

Глава 9 Движение к современности

«Итак, ты говоришь, что согласием людей решается, что верно, а что неверно?» — Правильным или неправильным является то, что люди говорят; и согласие людей относится к языку. Это — согласие не мнений, а формы жизни.

Людвиг Витгенштейн [8]

9.1 Стремление к единству и поведенческие науки

Чем ближе повествование подводит нас к настоящему, тем больше встречается разных видов психологии: их разнообразие становится почти беспредельным. Мы можем попробовать понять этот процесс с помощью двух противоположных метафор. Первая из них — воображаемое дерево с многочисленными ветками, растущими из одного ствола, со сложной, но общей системой корней. Из этой картины следует, что знание о природе человека выращивается годами на почве опыта; крона его — единая система концепций и объективных методов, которые на свежем воздухе Нового времени разрастаются буйной роскошной зеленью. Вторая метафора возникает из мифа: Пенелопа ткет, ожидая возвращения своего мужа, Улисса, потерявшегося после Троянской войны. Поклонники осаждают ее, и она держит их на расстоянии только обещанием выйти еще раз замуж, как только закончит ткать полотно, над которым работает. Но хотя днем она работает, ночами, когда никто не видит, она распускает то, что сделала за день. По аналогии можно сказать, что мы ткем знание о природе человека при дневном свете исследований только для того, чтобы распустить его в ночи критики. Тканьё полотна каждый день начинается заново: претенденты на то, чтобы разделить супружеское ложе с психологией, сменяют друг друга, как и поклонники Пенелопы.