Мы совершили недельный переход по хорошо протоптанной в джунглях тропе, прежде чем достигли пункта назначения – обнесенного стеной поселения Яллаба, которое выходило на лениво текущую реку и было почти недоступно с трех сторон из-за обширных болот. Квобаха и меня подвели к толстому лоснящемуся старику, одетому в рубашку из красного муслина, из какого делают занавеси. У него на голове, покрытой седыми завитушками, была брезентовая шляпа. Он сидел на нескольких мягких овечьих шкурах. Меня заставили встать на колени перед стариком, который оказался вождем Яллабы. Я был совершенно голым, так как мою одежду во время перехода утащили болтливые женщины. Вождь ущипнул меня, погладил мою кожу своей черной рукой и что-то пробормотал на своем языке. Затем женщина поднесла мне молоко в бутыли из тыквы и увела.
Так меня приняли в Яллабе. Вскоре я узнал, что моя молодая свежая кожа произвела благоприятное впечатление на толстого вождя, которого звали Мамме. С меня сняли оковы и позволили бродить во дворе квадратного дома, или дворца. Дом не выглядел большим особняком, но занимал акр или больше площади, его охраняли пятьдесят женщин-воинов. За мной смотрели женщины вождя, они обращались со мной либерально, давали молоко, творог, фрукты и рисовые пироги. Потом меня держали среди рабов дома, я помогал женщинам молоть кукурузу между двумя плоскими каменными жерновами и готовить вязанки хвороста для поддержания огня.
К середине сентября 1805 года, когда началась моя неволя в долине Яллаба, я вскоре стал понимать и выговаривать многие слова на языке дагомейцев. Младшая дочь вождя, хорошенькая девушка, несмотря на коричневый цвет кожи, сильно привязалась ко мне и стала моим постоянным учителем. Ее звали Сола. Когда я впервые увидел ее, ей было лет двенадцать.
Квобах, предводитель ашанти, считался важным трофеем, и примерно через три месяца после нашего прибытия Сола сообщила мне, что его принесут в жертву во время великого праздника в честь фетиша вождя. Но дальнейшие события приняли неожиданный оборот. В течение некоторого времени в местности около поселения вождя свирепствовал лев, и однажды утром Сола пришла и рассказала мне, что зверь напал на собиравших кукурузу рабов и предыдущей ночью загрыз десяток из них. Вождь сильно встревожился и назначил совещание с колдунами, а фетишу сообщили об опасном посетителе. В результате решили принести Квобаха в жертву немедленно. В связи с этим пленника-ашанти вывели на площадь, где собрались туземцы, чтобы наблюдать казнь. Вождь Мамме сидел на троне из овечьих шкур, а жрецы вооружились большими дубинами и мечами.
Квобах стоял, сложив на груди руки, пока не услышал все, что хотели сказать его враги, затем он неожиданно обратился к вождю и колдунам с речью. Предводитель ашанти сделал такое предложение: поскольку его должны принести в жертву в любом случае, ему следует позволить сделать собственный выбор – выйти в одиночку ко льву и сразиться с ним. Колдуны решили, что это законное желание, вождь также был удовлетворен, а туземцы Яллабы обрадовались, что нашелся доброволец сразиться со зверем. Нельзя было терять времени, поскольку солнце садилось и лев, как ожидалось, снова посетит долину с наступлением вечера.
Вскоре Квобаха вывели из хижины. Его вооружили длинным копьем, его собственным огромным мечом и моим карабином, единственным действующим стрелковым оружием в поселении. Сам Квобах казался совершенно безмятежным, когда шел к южным воротам. Едва он вышел за тяжелый камень, подпиравший южные бревенчатые ворота, как со стороны поля прозвучал жуткий рев и появился огромный лев, галопирующий в направлении приближавшегося человека. Колдуны и женщины начали выть, а мужчины – бить в боевые барабаны, чтобы напугать льва, но он лишь яростнее вертел хвостом и приготовился к прыжку. Квобах опустился на колени, в следующий момент лев прыгнул и был насажен на острие копья, которое искусный воин внезапно поднял, упершись древком в землю. Воин-ашанти отпрыгнул в сторону, оставив зверя биться в конвульсиях с копьем, пронзившим его тело.