— Мастерская! — гордо объявил тип. В сигаретном дыму тускло светилась желтая электролампочка. Была ужасная духота. У стены стояла длинная скамья, вдоль которой тянулся сток для воды. На скамье выстроились в ряд кюветы. Немного поодаль на столе стоял видавший виды фотоувеличитель, а на другом столе с обитой свинцом столешницей громоздились многочисленные бутыли.
— Я Арри, — сказал тип. — Ну-ка, приготовь растворы, а я посмотрю, чего ты стоишь. — И подумав, он добавил: — Мы пользуемся химикатами фирмы «Джонсон», — всегда получаются снимки что надо.
Арри отошел в сторонку, чиркнул спичкой о штаны и прикурил сигарету. Я быстро приготовил растворы — проявитель, стоп-ванну и закрепитель.
— О'кей, — сказал он. — Теперь возьми эту пленку и сделай несколько отпечатков.
Я хотел было сделать пробу на полоске фотобумаги, но он сказал:
— Нет, не трать бумагу, дай пять секунд выдержки.
Арри остался доволен моей работой. — Мы платим помесячно, приятель, — сказал он. — И чтоб никакой порнухи. Неприятности с фараонами мне ни к чему. Всю порнуху отдавай мне. А то парням стукает иногда что-то в голову, и они подсовывают какую-то особую порнуху для особых клиентов. Все это будешь отдавать мне, понял? Начнешь сегодня в десять вечера, уйдешь в семь утра. О'кей? Тогда лады!
В тот же вечер, незадолго до десяти, я шел по той же убогой улочке, пытаясь в непроглядной темени разглядеть номера домов. Отыскав нужный дом, я поднялся по замусоренным ступенькам к облезлой и потрескавшейся двери. Я постучал, отступил немного назад и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь, скрипя ржавыми петлями, распахнулась настежь. На пороге стояла та же женщина, которая открывала мне днем. Та же, но совершенно
— Заходи, милашка. Меня зовут Мэри. Кто тебя прислал? Не дожидаясь ответа, она наклонилась ко мне, причем ее низко вырезанное платье опасно затрещало, и продолжила:
— Тридцать шиллингов за полчаса или три фунта десять шиллингов за всю ночь. Я знаю всякие штучки, милашка!
Она отступила, чтобы дать мне войти, и на мое лицо упал свет из прихожей. Увидев мою бороду, она свирепо на меня воззрилась:
— Ах, это
Я закрыл за собой входную дверь и спустился в замызганный подвал. Там уже были свалены в кучу кассеты для проявки, и мне показалось, что все лондонские фотографы сбросили свои пленки именно сюда. Я закрутился волчком в этом стигийском мраке, разряжая кассеты, цепляя к пленкам зажимы и опуская их в бачки.
Два часа спустя все пленки были проявлены, закреплены, промыты и быстро высушены в метиловом спирте. Еще четыре часа, и работа значительно продвинулась. Я изрядно проголодался. Оглядевшись, я не нашел места, где можно было бы вскипятить чайник. Впрочем, чайника тоже не было, так что я сел, развернул пакет с сэндвичами и хорошенько вымыл фотомензурку, чтобы запить их водой. Я подумал о той женщине наверху, о том, как она сейчас пьет отличный горячий чай, и стал мечтать, чтобы она угостила меня чашечкой.
Дверь наверху с треском распахнулась, и вниз хлынул поток света. Я поспешно вскочил и бросился накрывать открытую пачку фотобумаги, чтобы она не засветилась, а голос сверху рявкнул:
— Эй! Ты там! Выпьешь чашечку? Дела сегодня как сажа бела, вот я и заварила себе чайку, перед тем как завалиться на боковую. Никак не могу выкинуть тебя из головы. Не иначе, как это телепатия. Она расхохоталась собственной шутке и застучала каблуками вниз по лестнице. Поставив поднос, она уселась на деревянный табурет и шумно вздохнула.
— Фу! — сказала она. — Ну и жарища же здесь. Она распустила пояс халата, распахнула его — и к моему ужасу под ним не оказалось ничего! Заметив выражение моего лица, она хихикнула:
— Снимать тебя я не собираюсь, у тебя сегодня другие снимки в голове. Она встала, сбросив халат на пол, и потянулась к стопке подсохших отпечатков. —
Она снова села, явно без сожаления расставшись с халатом, — здесь и без того было жарко, но мне стало еще жарче!