История разведенной арфистки

– Узнаете, посмотрев картину, – не без иронии ответил тот, – если она на самом деле увидит свет.

К этому времени все актеры исчезли в школьном классе, превратившемся в зал заседаний, но оператор не подал сигнала, позволявшего жюри поменять позицию. Подошло время произнести вердикт, поскольку заключительная часть судебной процедуры еще не началась. Несколько нарушая установленный порядок, дородный чиновник поднялся со своего места и с выражением глубокого удовлетворения провозгласил ответ на вопрос, который еще не был задан:

– Виновна.

Его патетическое и нескрываемое удовольствие не понравилось режиссеру, который предложил ему повторить фразу. И ветеран массовки не мог сдержать своей радости от выпавшей на его долю удачи – «озвученной роли».

После чего режиссер повернулся к Н'oге и попросил ее подняться и огласить тот же вердикт.

– Виновна. – Она произнесла это просто и мягко.

Режиссер выглядел удовлетворенным и осведомился, в состоянии ли она произнести это по-английски.

Продюсер прошептал что-то на ухо режиссеру и тот спросил Н'oгу, знает ли она какие-либо еще языки.

– Да. Голландский… и немного немецкий.

Поначалу она смущалась, но затем собралась и повторила слово «виновна» на других языках.

10

Она собиралась навестить мать через пару дней после прибытия в Израиль, но Хони уговорил не торопиться. «Ты прилетела на три месяца, а не на неделю, так что переведи дух, приди в себя и акклиматизируйся». В течение двух последующих дней пустовавшая квартира усилиями брата и сестры была приведена в порядок, достаточный для того, чтобы их мать смогла к ним присоединиться для своего рода экскурсии. «Дай ей тоже пару дней, – твердил Хони, – чтобы она привыкла к новой ситуации, к тому, что ты тоже в Израиле, а я обещаю, что привезу тебя к ней, заехав за тобой в Иерусалим».

Она поняла, что эксперимент, на который он возлагал столько надежд, требует постоянной бдительности не только про отношению к их матери, но и к ней самой. Но после четырех дней пребывания в Иерусалиме она решила ускользнуть из-под контроля брата и обойтись при посещении Тель-Авива без его помощи.

Когда она вошла в сияющий опрятностью вестибюль дома престарелых, ей сообщили, что ее мать в настоящее время находится на концерте. Сначала она стояла у закрытой двери и слушала музыку в исполнении любительского струнного трио; затем, когда терпение ее истощилось, она тихонько приоткрыла дверь и встала у задней стены маленького полутемного зала, в котором – приблизительно – два десятка пожилых постояльцев давали концерт в честь своих друзей – скрипач, альт и виолончель исполняли трио Шуберта, теряя в этом процессе добрую половину нот. Музыканты заметили ее, когда она вошла, и похоже было, что статная ее фигура вызвала у них некую тревогу, но ее мать, наслаждавшаяся этим подарком, который она, похоже, получила в этом месте совсем неожиданно, расслабленно и с удовольствием призвала исполнителей продолжать свой нелегкий (особенно для виолончелиста, сидевшего в инвалидном кресле) труд, не отвлекаясь ни на кого и ни на что.

В конце концов она тоже обратила внимание на женщину, прижавшуюся к задней стенке и желавшую срочно увидеться с ней. Однако Н'oга знаком попросила ее запастись терпением и села так, чтобы не привлекать внимание музыкантов.

После концерта мать познакомила ее с одной пожилой дамой.

– Это моя дочь, она занимается музыкой. Играет на арфе – но живет в Голландии…

Посетительнице понравилась экспериментальная материнская однокомнатная квартира, которая, пусть даже будучи расположенной на уровне тротуара, примыкала к кусочку частной земли в цветах и зарослях бугенвиллеи, заполнявших зеленую лужайку. Мебель была скромной, но абсолютно новой, а ванна просто поражала чистотой.

– Поверишь ли, Н'oга, – сказала ее мать, – что я, как съемщица помещения, обязана здесь поливать цветы?

– Ты хочешь сказать, что тебе это не нравится?

– Я ничего не имею против, но не терплю никаких обязательств. В Мекор-Барух ни у кого не было никаких цветов. Нигде.

– Не преувеличивай.

– А кроме того, – со вздохом сказала новая владелица квартиры, – если бы папа хоть на мгновение мог представить, что после его смерти я буду доживать свой век в Тель-Авиве, он вряд ли ушел бы из этого мира так спокойно.

– Но ты ведь не в Тель-Авиве. Ты, скажем, там, где твои сверстники, объединенные принятием общих ценностей и терпимости…

– Терпимости к чему?

– К пребыванию в Тель-Авиве и в этом прекрасном пансионе.

Ее мать рассмеялась.

– За те шесть дней, что я нахожусь здесь, несколько милых, пусть даже оч-чень пожилых дам уже удостоили меня своей дружбой. Одна из них прибыла сюда из Иерусалима и помнила меня по детскому саду, настаивая на том, что я изменилась на самую малость – причем имея в виду не мою внешность, а мой характер.

– Ну вот… ты уже обзавелась хорошей подружкой.