История разведенной арфистки

– Далеко отсюда… очень далеко. – Она повернула голову и помахала рукой, показывая, как далеко находится ее оркестр, и внезапно увидела прямо над своей головой, на потолке сверкающий глаз съемочной камеры, похожий на зрачок хищной птицы. Что это было? Это мерещилось ей или происходило наяву? Было ли это частью замысла? Или это реально была секретная съемка? Она собралась было уже расспросить пожилого соседа, но тот уже исчез, вероятно, огорченный расстоянием, отделявшим его от оркестра.

Еда в сочетании с полуденной жарой нагнали на нее сонливость. И поскольку крюк, обещанный мистером Абади, равно как и задвижка, должны были появиться не раньше завтрашнего утра, она заблокировала входную дверь парой стульев, дверь в ванную комнату закрыла изнутри, опустила жалюзи и облачилась в ночную сорочку, готовая погрузиться в сладкую дрему на кровати, на которой предавалась сну и девичьим грезам еще во времена своей юности.

Но мобильник начал свою непрерывную песнь… нехотя взяла она аппарат, и до нее издалека донесся голос, который, несмотря на огромное расстояние, сразу узнала. То был Манфред, преданный ее друг и время от времени любовник, интересовавшийся как ее, так и ее матери благоденствием и даже благосостоянием Иерусалима… однако что-то в тоне первых же его слов заставило ее заподозрить, что следом он перейдет и к менее приятным сообщениям.

Она не ошиблась.

Да, она очень скучала по оркестру, особенно по нотной библиотеке. А вот молодой скрипач, временно приглашенный на ее место, навел непередаваемый ужас, играя в последнем концерте – именно в библиотеке он перепутал партитуры двух симфоний Гайдна – катастрофы удалось избежать лишь в последний момент. И все как один согласились, что «с нашей Венерой» такого никогда не могло бы произойти.

– Поскольку тебя вблизи не было…

– Верно… но ведь репертуар оставался без изменения… он был известен еще до того, как я уезжала, – осторожно спросила она. – Надеюсь… надеюсь, ничего не изменилось?

– Ничего, – вздохнул флейтист, – почти ничего. У нас должно было состояться несколько выступлений. С японской (а может быть, китайской) virtuoso, – я никогда не в состоянии был запомнить ее имя, той самой, которая, как предполагалось, будет исполнять Второй концерт Моцарта для фортепьяно на следующей неделе. И что же! Ее понесло поиграть в теннис в Берлине, где она и сломала руку, а поскольку невозможно было найти пианиста ее уровня без предварительной договоренности, мы должны заменить ее Моцарта каким-нибудь другим Моцартом.

– Это обязательно должен быть Моцарт? – в испуге спросила арфистка. – Уверена, что это может быть кто-то другой. Пианистов много.

– Исключено. Мы объявили в рекламной компании именно это – взяли на себя обязательство, что в этом сезоне будет исполнено произведение Моцарта, с которым оркестр не выступал уже давно ввиду прозвучавших жалоб, что наш репертуар становится слишком однообразным. Да ты ведь сама это знаешь – ты ведь присутствовала на общем собрании.

– И, как всегда, ничего не поняла из того, что ты говорил по-голландски…

– Ну так вот, Н'oга. Мы должны найти произведение Моцарта, которое в обозримое время не исполнялось, и нам кажется…

– Нет, нет, – оборвала она его, охваченная внезапным приступом страха, – не говори… не говори мне ничего.

– Н-да, – промямлил он дрожащим голосом. – Только выхода у нас нет… потому что в последние десять лет мы не исполняли концерт для арфы и флейты с оркестром, и…

– Но это ведь мой концерт… мой и твой… наш.

– Конечно. Наш. И я всегда и всем говорил и говорю: «Давайте дождемся Н'oги, нашей Венеры, я обещал ей это и ведь только она знает назубок партитуру и в любую минуту готова…» И если бы речь шла только об одном выступлении, можно было бы попросить тебя вернуться на несколько дней… но, к сожалению, речь идет о целом туре из десяти концертов для наших подписчиков в Нидерландах, Германии, Бельгии… – В этой ситуации как может она – это говорю не я, я только передаю тебе слова дирекции… как сможет она бросить свою мать, которая, в свою очередь, в течение трех месяцев должна решить, где ей больше хочется умереть – в Иерусалиме или Тель-Авиве.

– Умереть? Что значит – «умереть»? Как тебе такое могло прийти в голову?

– Прости, прости… не «умереть», конечно, не «умереть», а «жить»… Решить, где ей жить, в Иерусалиме или Тель-Авиве… именно так ведь ты и объяснила возникшую проблему всем нам, когда выбивала разрешение на столь долгое отсутствие.

– Но где вы найдете другую арфистку, способную сыграть этот концерт?

– Мы… нашли одну. Разумеется, не твоего уровня, но, так или иначе… Ее зовут Кристина Ван Бринен… из Антверпена. В прошлом она исполняла этот концерт и, к счастью, сейчас была свободна.

– Никогда о ней не слышала. Сколько ей лет?

– Сколько и тебе. Может быть, чуть меньше. Она преподает в тамошней консерватории.

Продолжительное молчание.

– Н'oга? – прошептал флейтист. – Дорогая… ты меня слышишь? Ты слушаешь меня?

– Ты предал меня, Манфред. Ты просто подонок.

– Что?