История разведенной арфистки

Она погрузилась в сон с этой эксцентричной мыслью и с нею же проснулась; после завтрака решив прогуляться среди лавчонок безбрежного Махане Иегуда, где она могла (а уж если не там, то где же, скажите) если не найти плетки, то по крайней мере расспросить о ней. Но поскольку подобная ей элегантная, образованная женщина, расспрашивая рыночных торговцев о плетках, ничего, кроме откровенного смеха пополам с откровенным же подозрением, вызвать не могла, ей пришлось обратиться к швейцару-арабу, ожидавшему кого-то, стоя между огромными плетеными корзинами с фруктами и овощами; привычный, похоже, к странностям этой страны, араб ничуть не удивился ни вопросу, ни вопрошающей еврейке, но, похоже, тем не менее задумался, пытаясь понять, зачем столь необычной на этом рынке израильтянке понадобился хлыст или плеть, которые на самом деле нужны, только если у тебя есть в распоряжении лошадь или, на худой конец, осел? Тем не менее он с вниманием отнесся к заботам симпатичной покупательницы, желавшей купить плетку, и посоветовал ей поискать нечто подобное в лавках Старого города. Разумеется, арабских.

– А как вы произносите слово «плетка» по-арабски?

– А зачем вам арабский? Произнесите это на любом другом языке – в старом городе поймут любой.

– И тем не менее, как вы произносите это?

– Скажите КУРБАШ, мадам. Просто КУРБАШ.

– КУРБАШ… – она произнесла это слово с удовольствием. – Славное словечко.

Она была странно возбуждена, обнаружив реальную причину (пусть даже повод) для посещения Старого города, в котором не была уже много лет – даже и до того, как работа с голландским симфоническим оркестром вынудила ее распрощаться с жизнью в Израиле. Чтобы взобраться повыше, она пошла вдоль железнодорожного полотна, ограждение которого привело ее к Дамасским воротам, и вскоре ее поглотил тенистый свод крытого восточного базара. Она не рвалась как можно быстрее отыскать то, что было ей нужно, проталкиваясь сквозь толпу, пенившуюся возле самых разнообразных, а порою просто немыслимых лавок, осажденных покупателями и туристами, равно как и зеваками, убивавшими время, слоняясь от одного прилавка к другому, перебирая бусы, медную утварь и элегантные браслеты, время от времени натыкаясь на диковинную курительную трубку, которую хорошо бы подарить дирижеру симфонического оркестра – единственному, кто мог позволить себе курить ее на сцене во время коротких перерывов, услаждая ароматом трубочного табака, иногда странным образом сливавшимся с висевшими еще в воздухе звуками скрипок, арф и виолончелей.

В конце концов, в живописном магазинчике сувениров она спросила про плети, использовав при этом арабское, обозначавшее этот предмет, слово, но смогла выяснить лишь, что на огромном, безбрежном пространстве Старого города невозможно было определить направление, ведущее – даже приблизительно, к тому месту, где плети, равно как и кнуты и хлысты, могли бы быть найдены, так что, следуя советам, ей пришлось тащиться от одного продавца к другому, каждый из которых, отличаясь решительно во всем от своего предшественника, задавал тем не менее один и тот же вопрос: для чего эта плеть или этот хлыст ей нужен – для того, чтобы повесить на стенке, – или для дела?

– Для дела, – шутливо отвечала она, – и чем длиннее, тем лучше.

– Какой длины? – с неизменной улыбкой интересовались арабы.

– Не меньше двух метров, – говорила она, разводя руками как можно шире.

– Два метра? – каждый раз это их поражало. – Хлыстом в два метра укрощают диких жеребцов. У мадам есть такой жеребец?

– Жеребца нет, – стараясь не улыбаться, отвечала она. – Но есть у меня муж, более дикий, чем любой жеребец.

Прожженным рыночным торговцам нравился этот ее ответ, и поощрительное эхо сопровождало ее шествие по узкому переходу от лавки к лавке, и длилось это до тех пор, пока один молодой человек, чей головной убор являл собой странный гибрид чалмы, тюрбана и хасидской ермолки, не поговорил с владельцем верблюдов, объяснив ему, что эта симпатичная еврейка так настойчиво ищет, а получив ответ, буквально взорвался целым залпом недоуменных восклицаний.

– Что? Плетку? Для чего? У нее есть разрешение ее употреблять? – так, словно вопрос относился к огнестрельному оружию.

Кончилось это совещанием и переговорами с другими стариками-погонщиками, которыми командовал старый бедуин, державший в руках узду для верблюда, которую, узнав о проблеме, тут же использовал, взнуздав двугорбого своего красавца, а когда тот поднялся на ноги, из седельного мешка, висевшего на боку, достал две плетки – одну просто длинную, а другую – длины необыкновенной.