История разведенной арфистки

– Слишком. Появляется по несколько раз в день, посмотреть, как я и что со мной. И дважды даже обедал со мной в здешней столовой. А вчера он появился здесь с ребятишками – хотел, чтобы я приглядела за ними. Это правильно – ведь здесь есть трава, где они могут порезвиться, потому что комната у меня слишком мала для их энергии. Я думала, что они побудут у меня часок-другой, но Сара появилась через четыре. Я не сказала ни слова, ведь она, прежде всего, художница… и она совсем иначе, чем мы, относится ко времени. И если я когда-то могу быть ей полезной… почему бы и нет. Кстати, сейчас время обеда. Присоединишься ко мне?

Но дочь отвергла такое предложение.

– Мамочка, не суетись. Пообедаем вместе в другой раз. Сейчас у меня нет сил, чтобы отвечать на вопросы твоих старых леди.

Мать отправилась в столовую, а Нóга утонула в небольшом кресле, ловя последние лучи заходящего солнца. Некоторое время спустя она поднялась и отправилась по лужайке под темнеющим с каждой минутой закатным небом. «Каким образом сумело все это выжить? – поражалась она. – Это старое здание, такое заурядное среди таких же, ничем не примечательных строений на обыкновенной городской улице – и тут же, внезапно – некое подобие Оксфорда или Кембриджа, где, отворив дверь, ты натыкаешься на старинную часовню, утопающую в зелени».

Она прошлась по лужайке, стараясь понять, как далеко она простирается и где заканчивается, и в фиолетовых сумерках вдруг разглядела рядом со скамейкой маленького старичка в инвалидном кресле, укутанного в шерстяное одеяло, с тонким шарфом на шее, то ли задремавшего, то ли потерявшего сознание. Рядом с ним торчала капельница.

Забытый кем-то обитатель этого заведения, оставшийся без обеда? Или его едой было содержимое бутылочек?

Стараясь не будить его, она села на скамью, чтобы обеспечить его безопасность в сгущающейся темноте. Но вскоре, в теплом вечернем воздухе, отравленная безмятежностью задремавшего рядом соседа, она закрыла глаза и стала тоже погружаться было в сон, как внезапно чья-то неведомая рука легла на ее шею.

В первое мгновение она в испуге подумала, что человек, сидевший с капельницей, поднялся и пытается задушить ее. Но и сам старик, и его капельница исчезли – по-видимому, кто-то бесшумно укатил инвалидную коляску обратно. А позади нее разнесся хохот ее брата.

– Ты все-таки подумал бы, прежде чем шутить подобным образом, – сказала она. – В сорок один год от таких шуток недолго и помереть. У меня чуть сердце не разорвалось…

– Ну, ну, сестричка. Не надо. Сердце у тебя – другим на зависть, – сказал Хони, держа ее запястье, как если бы хотел измерить ей пульс. – Сердце – что надо, бьется молодо и упруго, твое каменное сердце, как любил некогда говорить Ури.

– Ури? Он что, жаловался тебе на меня?

– Да, умирая от безнадежной страсти к тебе. Так как тебе дом, который я подыскал для мамы? Эта вот поляна позволит ей приглядывать за ребятишками, не покидая инвалидного кресла.

– И это, значит, будет последним ее пристанищем при жизни?

– Да… если она захочет. А если нет – я найду ей что-нибудь получше, если только ты не решишь ее отговорить.

– Я прилетела в Израиль не для того, чтобы отговаривать кого бы то ни было – ни тебя, ни ее.

– Прими мою благодарность.

В комнате огромное блюдо с фруктами дожидалось своей новой хозяйки и двоих ее детей – и вот они, все трое, сидят, спустя шесть месяцев после смерти мужа и отца, мирно, окруженные роскошью старинного особняка, стирая воспоминание о становившемся все мрачнее соседстве, омрачавшем жизнь в Иерусалиме, и обсуждают результаты самой начальной стадии проводимого ими эксперимента и договариваются о различных аспектах, связанных с пребыванием Нóги в иерусалимской квартире.

– Минуту, минуту, – сказала Нóга. – Эти ребятки, внуки Померанцев… что должна я делать, если они снова проберутся в квартиру?

– Они не рискнут теперь, – заверил ее брат. – А если попытаются – никакой им пощады. Не повторяй маминых ошибок. И каждый раз проверь и удостоверься, что окно в ванной заперто надежно. В прошлом они ухитрились спуститься вниз по водосточной трубе.

– С третьего этажа по водосточной трубе? Так сколько им лет?

– Старшему, – вступила в разговор мать, – одиннадцать или двенадцать; младшему – шесть или около того. Старший – это сын Шайи. Помнишь его, Нóга? Средний сын Померанцев – симпатичный парнишка. В свое время любил носиться по лестнице – а нет, так мчался по улице. После того как ты вышла замуж и уехала от нас, они подыскали ему невесту из самой консервативной семьи ультраортодоксов в Меа-Шеарим, и вот теперь, несмотря на его совсем еще юный возраст, он является отцом десяти, а может быть и одиннадцати, детей – полагаю, что даже родная его мать несколько смущена такой ретивостью. А самый мелкий из этой компании – это всеобщий кузен, как часто оказывается в подобных семьях – полный идиот.

– Это, мама, звучит как-то некрасиво. Это слово…