История религий. Том 1

Для католицизма право такого истолкования принадлежит только церкви, причем настолько непреложно, что мирянам даже запрещается без руководства со стороны духовенства читать Библию. В порядке толкования последней написали огромное количество произведений «отцы церкви» и богословы-схоласты, вынесли множество определений и решений церковные соборы, а римские папы обнародовали целую библиотеку булл, энциклик, аллокуций и всяких непогрешимо истинных посланий. Вся эта литература вместе с тем, чему учат в проповедях и устных наставлениях служители церкви, именуется Священным преданием. Таким образом, Священное писание можно правильно понимать только в свете Священного предания, иначе говоря, в Библии можно усматривать только то, что позволяет видеть в ней церковь.

Вполне понятно, какую силу давало папству такое решение вопроса. В каждом случае, касавшемся вероисповедного, политического или этического сюжета, любое выгодное ей решение церковь могла выдавать за диктуемое Библией, конечно в специально-церковной интерпретации. Чтобы сбить папство с этой позиции, протестантизму было необходимо лишить его монопольного права толкования Библии при помощи Священного предания и собственного произвола. Для этого он провозгласил право каждого верующего не только самостоятельно читать, но и толковать Библию. Что же касается Священного предания, то протестантизм полностью отказал ему в значении источника откровения. «Только Библия» (Sola Scriptura) — стало его основным девизом. Не Библия получает свою достоверность от церкви, а, наоборот, любая церковная организация, группа верующих или отдельный верующий могут претендовать на истинность такой интерпретации. Здесь протестантизм сам оказывается в тупике неразрешимого противоречия.

Протестантизм выступает против идеи, что при истолковании Библии следует руководиться разумом, он рассматривает эту идею как зловредно-еретическую. Хотя и в католическом богословии нельзя найти ясно сформулированного положения о том, что в Священном предании действует разум «отцов церкви» и других авторитетов, но практически схоластическая теология вся построена на мнимологических рассуждениях и силлогизмах, с XIII в. базирующихся даже не столько на христианских источниках, сколько на трудах Аристотеля. Если философия рассматривается как служанка богословия, то этим признается необходимость ее использования при решении теологических проблем, а отсюда недалеко и до признания того, что она может влиять на характер их решения; выходит, что разум, представленный философией, имеет значение своего рода контрольной инстанции в отношении истин веры. Этого протестантизм допустить не мог. Ему нужно было полностью развенчать всю схоластическую теологию в ее исходных позициях. Поэтому протестантизм, и прежде всего лютеранство, решительно отвергает философию и даже связанную с ней теологию в качестве средств познания христианской истины. Для Лютера разум есть «блудница Сатаны». Самые ругательные слова он находит для того, чтобы заклеймить Аристотеля: «Поистине дьявол, страшный клеветник, злой сикофант, князь тьмы, настоящий Аполлион, зверь, ужасающий обманщик человечества, в котором едва ли есть какая-нибудь философия, публичный и явный лжец, козел, полный эпикуреец, этот дважды проклятый Аристотель». А схоласты, базирующиеся на Аристотеле, суть не кто иные, как «саранча, гусеницы, лягушки, вши» ⁴². Ясно, что не на их литературной продукции, как и вообще не на теологии и не на философии, должно основываться истолкование Писания.

По отношению к Аристотелю лютеранский теолог Ф. Меланхтон занимал другую позицию. Он считал необходимым использовать его логические труды, а также те метафизические положения, которые не противоречат откровению. В конце концов и Лютер был вынужден признать, что без Аристотеля не обойтись, как и вообще без философии, нужно только очистить их от католической схоластики. И на ее место в дальнейшем была поставлена схоластика нового, лютеранского богословия.

Допуская философское мышление в качестве своего рода приправы к вере, протестантизм считал все же лишь последнюю единственным критерием истинности восприятия библейского откровения.