История римского права

Такое фактическое обладание лица вещью, взятое независимо от вопроса о праве на него (jus possidendi) и от вопроса о способах его приобретения (causa possessionis), называется владением — possessio. Очевидно, что possessio юридически не имеет ничего общего с собственностью: «nihil commune habet proprietas cum possessione» («собственность не имеет ничего общего с владением»), говорит Ульпиан (fr. 12. 1. D. 41. 2). Конечно, собственник может оказаться и владельцем (так, быть может, в большинстве случаев и бывает), но он будет тогда не как собственник, а как лицо, имеющее фактическую власть над вещью, и будет в этом отношении стоять принципиально на одной доске со всякими другими владельцами — даже недобросовестными.

Во всяком культурном обществе фактическое распределение вещей, как таковое, владение в описанном смысле, пользуется охраной от всякого насилия и посягательств со стороны частных лиц. Конечно, как было указано, факт владения иногда может не соответствовать праву, даже противоречить ему, но для восстановления права в подобных случаях указываются известные законные пути (обращение к суду), и если для такого восстановления понадобится насилие над владельцем (понадобится принудительно отобрать от него вещь), то это насилие будет произведено государством и его органами; для отдельных же частных лиц насилие и посягательство недопустимы. Этого требует культурное правосознание, растущее уважение человека к человеку. Этого же требует спокойствие гражданской жизни, гражданский мир, а вследствие этого даже интересы самих собственников.

Однако в истории этот культурный принцип охраны владения, как такового, появляется не сразу. Новому миру этот принцип в значительной степени был выяснен только римским правом, а в самом Риме он был провозглашен только претором, причем далеко не во всей своей полноте и ясности. Классическая юриспруденция много поработала над его уяснением и развитием, но и при всем том римская охрана владения отнюдь не является законченным зданием. Как бы то ни было, но самая постановка проблемы и ее принципиальное разрешение составляет одну из крупнейших заслуг римского — и именно преторского — права.

Каким образом претор дошел до мысли охранять владение, как таковое, — это вопрос и доныне спорный. По мнению одних ученых (Нибур, Савиньи, Дернбург, Коста и др.), преторская защита частных владений выросла из защиты possessiones на agri occupatorii. Но с этим мнением едва ли можно согласиться: охрана этих possessiones совершалась не преторами, а цензорами, и не в частном, а в публичном порядке. По мнению других (Пухта, Иеринг и т. д.), интердиктная защита последующего времени выросла из преторского регулирования владения спорной вещью на время процесса о собственности и вообще была создана в интересах лучшей охраны права собственности. Но и это мнение едва ли правильно: против него говорит не только указанное выше принципиальное отделение proprietas от possessio, проходящее красной нитью через все римское право от самых первых моментов появления владельческой защиты, но и то обстоятельство, что во владельческом (посессорном) процессе никакое — даже самое ясное — возражение о собственности не допускается. Ввиду этого безусловного предпочтения заслуживает третье мнение (Пернис и др.), которое усматривает генезис посессорной защиты в общей идее охраны гражданского мира и порядка, определяющей всю деятельность преторской власти.

Посессорные интердикты, служащие для защиты владения, мы едва ли поймем правильно, если будем брать их изолированно, вне связи со всей совокупностью интердиктов вообще; interdicta possessoria представляют только один из видов интердиктов и, конечно, возникли первоначально из тех же соображений, какие вызвали к жизни всю систему интердиктных средств. Мы уже видели выше (§ 19), что все преторское вмешательство в область частных отношений выросло из его функций чисто полицейских — из обязанности охранять гражданский мир и порядок. То обстоятельство, что древнейшими интердиктами являются такие, как interdicta «ne quid in loco publico vel itinere publico fiat» («дабы ничто на общественном месте или дороге не происходило»), «ne quid flumine publico ripave ejus fiat» («дабы ничто не происходило на общественной реке или берегу») и т. д., служит полным подтверждением этой мысли. Выше было сказано также и о том, что, отправляясь от идеи охраны гражданского мира, претор с течением времени все шире и шире распространял свое вмешательство в область частных, гражданских отношений.