История римской литературы Том I

Из характеристик других крупных политических деятелей очень яркой является характеристика Суллы. Она дает тоже очень цельный образ, который, очевидно, показался самому Саллюстию более привлекательным, чем он хотел: автор тотчас же оговаривается: "о последующих его поступках говорить и стыдно, и противно — не знаю, что больше" ("Югуртинская война", 95, 4). Кроме же этих заключительных слов, характеристика Суллы довольно положительна: "Он был знатоком греческой и латинской литературы, чрезвычайно умен, любил роскошествовать; но никогда наслаждение не мешало ему заниматься делами... он был речист, хитер, дружелюбен; невероятный притворщик, расточительный, в особенности на деньги. До победы в гражданской войне он был исключительно счастлив, но это счастье не превосходило его заслуг; многие сомневались, что выше — его доблесть или его счастье" (там же, 95, 3 сл.).

Значительно суше и неодобрительнее судит Саллюстий о более мелких представителях нобилитета — Метелле, консуле Кальпурнии, Скавре. К Метеллу он относится в общем с одобрением: "Нумидия досталась Метеллу, человеку очень умному и хотя противнику популяров, но имевшему хорошую репутацию" ("Югуртинская война", 43, 1). Он хвалит военные меры, принятые им. Однако, хотя "доблесть, славолюбие и другие хорошие качества и преобладали [в нем], но ему было свойственно презрение к другим людям и надменность, порок — общий всем нобилям" (там же, 64, 1). В консуле Кальпурнии Саллюстий еще признает некоторые достоинства, Скавр же характеризован только отрицательными чертами: "Эмилий Скавр, нобиль, предприимчивый интриган, жаждавший власти, почестей и богатств, но умевший ловко скрыть свои пороки" (там же, 15, 4).

С не меньшим искусством Саллюстий дает и косвенные характеристики действующих лиц. Из большого количества речей и писем, включенных им во все три его произведения, прямую характеристику самому себе дает Марий в своей первой речи перед народным собранием. Агитационное значение этой речи было, вероятно, огромным. В коротких иронических фразах Марий клеймит пороки нобилитета: "Знавал я людей, которые, уже став консулами, брались изучать подвиги предков и греческие военные науки: поздновато! Сравните же с ними, надменными, меня, человека простого; то, о чем они слыхали и читали, я частью видел, а частью сам пережил; чему они научились по книгам, тому я научился воюя. Решайте же, что больше значит — дела или слова. Они презирают мою незнатность, а я — их... непригодность... То, что они присваивали себе как последствие чужой доблести, того они не хотят признать во мне как последствие моей собственной: и всё потому, что у меня нет изображений предков и что мое благородство — недавнего происхождения; но, конечно, лучше приобрести его самому впервые, чем полученное в наследство испачкать. Я не могу предъявить ни изображений предков, ни триумфов, ни предков-консулов, но, если надо, я покажу копья, значки, украшения и другие военные награды, а также и шрамы на моей груди. Вот мои изображения, вот мое благородство, не полученное по наследству, а заработанное в трудах и опасностях. Неискусна моя речь; это не важно, ведь это им нужно изощряться, чтобы прикрыть речами дурные дела. Не изучал я греческих наук, не больно это было мне нужно; ученым они доблести не принесли. Но я изучил то, что важнее для государства — бить врага, стоять на посту, не бояться ничего, кроме дурной славы" ("Югуртинская война", 85). В сравнении с этой характеристикой народного героя-полководца даже агитационные речи Меммия ("Югуртинская война", 31), Лициния Макра ("История", фр. 61) и Лепида ("История", I, фр. 41) кажутся менее выразительными, так как в них больше общих мест и исторических аргументов (былая мощь народных трибунов и т. п.); здесь же дается живой художественный образ.