История римской литературы Том I

Известная бледность характера главного героя, его преувеличенная сдержанность, добродетель и благочестие отмечаются обычно всеми исследователями творчества Вергилия. Несомненно, некоторое излишнее сознание своей провиденциальной роли у Энея действительно есть; оно мешает раскрытию его человеческого характера. Но целый ряд черт подлинно человеческих Вергилий все же сумел раскрыть и в этом, слишком положительном герое: его отказ уйти из горящей Трои, покинув в ней отца, его попытки удержать призрак Креусы, его упорное желание проникнуть в царство мертвых для последнего свидания с отцом и даже вспышка гнева и стремление отомстить Турну за смерть Палланта — все это черты живого человека. То, что ему больше всего вменяют в вину, — спокойствие при разлуке с Дидоной и равнодушие к ее горю — с точки зрения римлянина, конечно, не являлось виной: любовь никогда не могла быть препятствием для выполнения воинского долга; а Эней поставлен именно перед таким выбором — любовная связь или выполнение своей исторической миссии.

В описании картин природы Вергилий сильнее, чем в изображении характеров (описания сосновой рощи — IX, 85 сл., ущелья — XI, 522 сл., бухты — I, 159 сл. и т. п.). Примечательно то, что большинство описаний ландшафта дается во второй половине поэмы, где действие происходит в Италии; здесь Вергилий имеет возможность писать с натуры. Нередко Вергилий пытается в описание картин природы (например, VII, 8-9; XI, 201) внести известное лирическое настроение, чего в древнем эпосе нет: это влияние эллинистических поэтов. В IV песне наиболее развернуто такое описание тихой ночи (522-530), противопоставленное скорби Дидоны.

Вергилий умеет нарисовать фантастический ландшафт: пещера Сибиллы, река перед царством мертвых с толпящимися около нее душами и город, в котором страдают те, кто терпит кару за свои преступления, — все эти образы вошли навсегда в мировую литературу именно в той художественной форме, которую им придал не Гомер, а Вергилий.

Большая наблюдательность Вергилия, обнаруженная им в "Георгинах", проявляется и в "Энеиде". Очень точно он описывает ранения воинов во время боев; например, удар копьем чуть выше локтя лишает руку способности двигаться, она повисает на сухожилиях (X, 341); железный наконечник дрота, .пронзившего желудок и легкое, согревается в теле раненого (IX. 700-701); тяжело раненный воин, упавший с колесницы, бьет о землю "полумертвыми ногами" (X, 404), даже точнее — пятками (calcibus).

В использовании более мелких литературных приемов, характерных для эпических поэм его предшественников, Вергилий проявляет большую самостоятельность. Так, например, он избегает традиционного эпического повторения постоянных эпитетов, кроме тех случаев, когда эти эпитеты выделяют самую характерную черту данного лица, как pius Aeneas или pater Anchises. В большинстве же случаев эпитеты, создаваемые Вергилием, закрепляют не постоянный, а мимолетный признак предмета, характерный для него именно в данный момент или важный именно в данной ситуации; это и дает Вергилию возможность создавать живые и яркие картины природы.

В "Энеиде" можно заметить некоторые отголоски риторического образования, которое получил Вергилий; это сказывается в тех рациональных и логически построенных речах, которые, хотя и не часто, все же встречаются в "Энеиде". Особенно интересны в этом отношении хитроумная речь Силона (II книга) и речи Дранка и Турна в заседании латинского сената — это правильно построенная контроверсия о мире и войне (XI книга). В речи Дранка имеется даже известный демократический оттенок:

Видна, чтоб Турну добыть супругу из царского дома,
Мы, ничтожный народ, не оплаканы, без погребенья,
Ляжем на поле костьми...

(XI, 371-373)

В эту же речь включен характерный для времени Августа призыв к миру, отражающий и чаяния самого Вергилия:

В брани спасения нет, и все мы требуем мира.

(XI, 362)

Наименьшую самостоятельность проявляет Вергилий в использовании очень распространенного в эпосе приема — сравнения: среди 119 сравнений "Энеиды" мы находим лишь очень немногие, которые были бы абсолютно независимы от Гомера, и наряду с ними несколько буквальных повторений (путник, увидевший змею; полет Меркурия, подобный полету чайки). В некоторых сравнениях сохранен даже их греческий фон (Дидона подобна оленю, раненому в диктейских лесах; войско кричит, как лебеди на азиатских берегах). Интересны лишь немногие сравнения, в которые внесены характерные италийские черты (эхо в отрогах Аппенин, охота с "умбрийскими" псами). Надо отметить еще сравнение внезапно вспыхнувшей страсти с молнией (VIII, 392), для нас уже избитое, но Гомеру еще не известное; среди всего богатства гомеровских сравнений нет ни одного, говорящего о любовной страсти.