История России с древнейших времен. Том 11. Продолжение царствования Алексея Михайловича 1645–1676 гг

4 декабря на отпуске подле государя послы видели недавно объявленного наследника, царевича Алексея Алексеевича, после чего боярин Ордин-Нащокин, царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегатель, говорил им: «Видели вы пред лицом великого монарха бесценное сокровище, дражайшую светлость, которая незадолго до вашего пришествия ясностию луча московские народы просветила, видели вы благородного государя нашего царевича. Эту превысокую милость можете возвестить королевскому величеству и к желательной любви его подвигнуть. Если, по смерти королевской, государство ваше будет просить себе в короли которого-нибудь из царевичей, то великий государь божией воле противен не будет». Послы отвечали: «Когда будем у себя, то королевскому величеству и всей Речи Посполитой милосердие великого монарха и сына его объявим и так выхвалять и прославлять обещаемся, сколько в нас духа достанет. Приняты мы свыше прежнего обычая Московского государства, жалованьем и кормами обдарены больше прежних послов; посольство выслушано и в ответах было с великою честию, на славу перед посторонними народами; мы уже писали в Польское государство на прославление этой милости; надеемся, что из разных государств об этом скоро отзовутся и служба наша верна будет; объявление же о царевичах хотя и с радостию принимаем, но повеления королевского и Речи Посполитой на этот счет не имеем и потому безответны остаемся». Тут возвысил голос ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский, «В прошлые годы в Вильне, – сказал он, – писали мы статьи об избрании царского величества или сына его в короли: и теперь этому быть можно же». «То посольство не совершилось по праведной воле божией, – отвечали послы, – а теперь лучше и крепче тогдашнего: дал господь бог между обоими государями и государствами святой покой, и в этом покое всякое доброе дело в свое время легко совершиться может». Этим разговор кончился; государь пожаловал послов к руке и велел отпустить.

Так окончилась в Восточной Европе опустошительная тринадцатилетняя война, по важности причин и следствий своих соответствующая Тридцатилетней войне и вообще религиозным борьбам, потрясавшим Среднюю и Западную Европу в XVI и XVII столетиях. Война началась, как мы видели, далеко не вследствие одной извечной вражды между двумя народами, ждавшей первого удобного случая для своего обнаружения, далеко не по тому одному, что Москва не могла успокоиться на Поляновском мире, не могла сжиться с мыслью о потерях, ею понесенных по этому миру. Не за Смоленск и Северскую землю загорелась борьба. Москве так же не хотелось начинать ее, как и Польше. Она началась вследствие малороссийских событий, вследствие религиозной борьбы, разгоревшейся в западных русских областях и давшей такую силу козацким интересам, козацким движениям. Государь, царствовавший на Москве в это время, по господствовавшему направлению своего духа мог именно принять к сердцу тот интерес, во имя которого происходило историческое движение: «Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного; если же оба куска хлеба достанутся собаке вечно есть, – ох, кто может в том ответ сотворить? И какое оправдание приимет отдавший святый и живый хлеб собаке? Будет ему воздаянием преисподний ад, прелютый огонь и немилосердые муки». Вот как выражался основной взгляд царя Алексея! Мы не примем на себя странного труда взвешивать и определять, во сколько к религиозному взгляду присоединялись политические расчеты и другие побуждения; но легко видеть, как все эти расчеты и побуждения обхватываются и связываются основным побуждением как в глазах деятелей, так и в массе народной: исход борьбы на Украйне в XVII и даже в XVIII веке точно так, как исход Смутного времени в Московском государстве, объясняется тем громадным различием, которое в народном сознании существовало между понятиями: православный русский, лях-латынец, татарин-бусурман, и тот всуе будет рассуждать о народных интересах, кто обойдет интерес религиозный.